Филип Хук - Завтрак у Sotheby’s. Мир искусства от А до Я

Еще одно проявление увлеченности современного искусства пошлостью – пристрастие к китчу. Китч, писал Клемент Гринберг в 1939 году, предполагает заемный опыт и поддельные чувства. Сам термин происходит от немецкого глагола «verkitschen» – «обесценивать». Сферу китча составляет продукция массовой культуры, например производимые для туристов модели Эйфелевой башни, футболки с изображением Моны Лизы, пепельницы, которые начинают играть мелодию из «Крестного отца», когда вы тушите в них окурок, а также анекдоты, сленговые словечки, рекламные знаки и слоганы, щедро используемые Ричардом Принсом и Эдом Рушеем. Термином «китч» сейчас обозначают сентиментальное искусство (такое, как викторианская жанровая живопись), слишком примитивное искусство – искусство, не склонное утомлять серьезностью, а развлекающее зрителя; в каком-то смысле это синоним дурного вкуса.

Однако во второй половине XX века китч стали воспринимать иначе. Он привлек внимание представителей поп-арта, разглядевших его неожиданный потенциал. Словно направив на него яркий луч иронии, художник говорил: «Да, я знаю, это китч, но с высших творческих позиций „посвященного“ я наделяю этот продукт массовой культуры новым смыслом, превращая его в некую декларацию современной жизни». В процессе подобного переосмысления был изобретен термин «кэмп», под которым ныне принято понимать именно такое ироническое отношение к китчу. Это уже процесс деконструкции. Если вы Ричард Принс, Густав Метцгер или Джефф Кунс, то начинаете с анекдота, пакета с мусором или с порнографической фотографии. Это исходная конструкция. Затем она подвергается иронической деконструкции и превращается в «анекдот», «пакет с мусором» или «порнографическую фотографию». (Некоторые арт-критики модернистского направления именуют это явление «инверсией», и потому я намеренно взял названия арт-объектов в кавычки.) Наконец, объект чудесным образом переживает реконструкцию и преподносится как произведение поп-арта.

Ведущий представитель иронического деконструктивизма, как мы уже видели, – Ричард Принс. Он издевательски переосмысляет штампы массового сознания и в серии работ «Медсестры». Для этого цикла он берет обложки дешевых сентиментальных любовных романов, действие которых происходит в больнице, пародирует их и использует повторно, уже в качестве образов современного искусства, прославляющих консьюмеризм конца ХХ века. Телевидение и интернет, газеты и журналы ныне постоянно подвергаются налетам художников, жаждущих добыть подобный сенсационный материал: враждебность по отношению к массовой культуре, свойственная модернизму на ранних этапах, сменилась увлеченностью ею: современный авангард готов черпать оттуда темы и сюжеты, впрочем иронически их интерпретируя.

Густав Метцгер, зачинатель саморазрушающегося искусства, впервые выставил на всеобщее обозрение свои арт-объекты в 1960 году. В 2004 году художник воссоздал эту выставку в галерее Тейт-Британия. Главным элементом инсталляции был пакет с мусором. К сожалению, служившая в галерее Тейт уборщица бросила пакет в мусорный контейнер. Хотя манифест саморазрушающегося искусства 1959 года гласил, что «художнику не возбраняется сотрудничать с учеными и инженерами», сотрудничество с уборщицами явно находилось за пределами его дерзаний. Саморазрушающееся искусство далее определялось «как искусство, содержащее в себе действующее вещество, автоматически разрушающее его за период не более двадцати лет», однако ускоренное разрушение вследствие попадания в контейнер было сочтено недопустимым. Арт-объект был извлечен из мусорного контейнера, но художник объявил, что его арт-пакет с арт-мусором погиб, и создал новый арт-пакет с арт-мусором, дабы возместить утрату первого.

Все вышеперечисленные образцы современного искусства хорошо продаются именно потому, что они банальны и пошлы, однако они не снискали бы лавров, если бы задумывались решительно без всякой иронии, или инверсии, позволяющей воспринимать их свысока и при этом демонстрировать модную позу «посвященного». Ирония – главный элемент формулы привлекательности, которой обладает пошлость и банальность в глазах современного коллекционера, и эту формулу можно представить так:

Пошлость + Ирония = Искусство

Пошлость – Ирония = Вы что, думаете, я совсем дурак, сейчас куплю этот пакет с мусором за сто тысяч фунтов?

Разумеется, самый сексуальный из старых мастеров с точки зрения публики начала XXI века – Караваджо (1571–1610). Не проходит и месяца, чтобы о нем не вышла какая-нибудь новая книга, зачастую живо написанный исторический роман, в центре которого – бурная личная жизнь художника и его ненасытная страсть к представителям своего пола. Весьма ценим также его стиль, с поразительными эффектами светотени, с насыщенной цветовой гаммой и глубоким реализмом, поэтому любой подражающий ему художник XVII века будет хорошо продаваться. В сущности, караваджизм воспринимается на фоне живописи старой школы примерно так же, как фовизм на фоне модернизма, и пользуется такой же коммерческой популярностью: он восхитителен, удивителен, легко узнаваем, очень моден. И дорог.

Получив степень магистра искусств в Кембридже, где меня держали на строгой диете из одних шедевров, скармливаемых либо непосредственно в крупных музеях Европы и Америки, либо в библиотечных репродукциях, я, юный, наивный идеалист, был принят на работу в «Кристи». Поэтому испытал шок, когда первой картиной, которую мне поручили внести в каталог на складе аукционного дома, оказался «кардинал». Какой «кардинал»? Об этом я не имел ни малейшего представления. Я ничего не знал ни о заурядном искусстве, ни о том, что и у хороших художников бывают неудачные дни (а у плохих – озарения и прозрения). Не догадывался я и о том, что существует целый мир скверного, откровенно коммерческого, «массового» искусства, за которое многие и многие готовы хорошо заплатить.

Выяснилось, что тайные проказы князей церкви не оставляли равнодушными некоторых известных художников и их покровителей во второй половине XIX века, и эти сюжеты не утратили популярности даже сто лет спустя. Подобные «не предназначенные для посторонних глаз» сцены, разыгрывавшиеся в богато убранных покоях за закрытыми дверями кардинальских дворцов, явно можно отнести к особому, самостоятельному жанру. Их популярность оказалась весьма прочной: в 1886 году Коллис Хантингтон заплатил огромную сумму, двадцать пять тысяч фунтов, за картину «История миссионера» кисти представителя французского академизма Жеана Жоржа Вибера; поражали воображение тысяча четыреста гиней, за которые в 1950 году была приобретена картина «За здоровье повара» Франсуа Брюнери. В те годы за такую сумму можно было купить недурной пейзаж Ренуара или Моне, а то и небольшого Пикассо.