Алессандро Надзари - MCM

Михаил попал точно в позвоночник, хотя во второй пуле уверен не был. Он видел, как Мартин отсалютовал ему и побежал занимать другую позицию. Теперь Михаил принимал огонь на себя. В том смысле, что оборонявшиеся, — а он предпочёл мысль, что, несмотря на превосходство числом, они в положении подавляемых, — кое-как перегруппировались и начали отвечать прицельным огнём. Весьма удачной мыслью было прихватить с собой табельный пистолет — лицензионную копию, хоть и не афишируемо изготовлявшуюся, плоского самозарядника конструкции Браунинга M.1900, использовавшего браунингова же изобретательства бездымные патроны 7,65×17 мм, очень хорошо, как только что Михаил выяснил, работавшие на относительно ближней дистанции. Михаила успокаивало вспоминать все эти детали, и, возможно, он вскользь обдумывал, как бы внести в рапорт подробности боевого применения пистолета и первые реальные рекомендации по тактике использования. Михаил высунулся из-за укрытия и произвёл ещё пару выстрелов, сразив кого-то. Вот так просто. Ещё три выстрела употребил, чтобы сделать перебежку к ящикам, содержимое которых, как он рассчитывал, задержит или отклонит летевшие в него винтовочные пули. Не ошибся. Но нужно было перезарядить оружие. Михаил сменил нагрузчик на полный новый. В его распоряжении вновь было семь патронов. Всего семь. Но это на один больше, чем если бы он вооружился револьвером, который к тому же ещё и перезаряжать дольше. Похоже, с этой проблемой, если судить по затишью, и столкнулась противная сторона. Нужно было воспользоваться шансом и оценить диспозицию. Словно угадав его намерение, Мартин подсветил двор новой фосфорной вспышкой, поджёгшей одно из деревьев и парусину. Михаил увидел пару курицами по загону носившихся голов и точными выстрелами поразил обе, а ещё одного, — того, что ранее уходил с поста, а теперь высунулся в дверь, — немного погодя, ранил. И одна пуля всё-таки не нашла цели. Но это уже было неважно: в общей сложности он с Мартином на пару уничтожил девять противников в манере и мастерстве, достойных лучшей сцены Бульвара преступлений. Три патрона оставалось в нагрузчике и ещё сколько-то в равной степени сеющих смерть и панику припасов у Мартина — и боеспособность сохранили трое же оборонявшихся. В правилах хорошего тона сейчас было предложить отпустить Анри и того, с кем он там вышел, в обмен на жизнь, а ещё лучше — сдаться во избежание недоразумений; Мартин, конечно, поступил недобропорядочно, что открыл огонь без предупреждения, но, должно быть, то не от недостатка профессионализма, а из-за его специфики, в которой почему-то упорствует признаться, ну да теперь неважно.

Так он и поступил. Однако переговоры не задались. Кто-то начал было поднимать руки с оружием, но тут же поспешил их опустить, услышав сзади не то приказ, не то укор, не то гипнотическую команду. Чинский. В сполохах огня его худощавое тело в тёмном костюме и голова с копной чёрных промасленных волос напоминали обугленную тлеющую с одного конца головёшку или вовсе спичку. Он предупредил, что сбежавшим всё равно не жить, а чем дольше здесь задерживаются атакующие, тем больше их риск нарваться на силу, с которой совладать они уже не смогут. Поэтому сложить оружие предложил уже он. Самонадеянно. К процессу подключился Мартин, который заявил, что готов отступить, если состоится передача пленников, что не должно обременить Чинского, ведь, согласно утверждению коего, им «всё равно не жить», — что он теряет? Чинский ответил в том духе, что Анри ещё не дописал последнюю главу его истории, а заниматься этим самому аристократу-гипнотизёру и пользоваться чужим именем ему как-то не по чести. Признал, что в Анри они ошиблись, но, впрочем, не разочаровались; его талант — не столько в том, как писать, а в том, как слушать, а уже потом писать — даже оказался полезнее. Михаил догадывался, что тот просто тянет время, поскольку не предлагает ничего для разрешения ситуации или хотя бы объяснения.

Стало понятно, чего дожидался Чинский, — так ни за чем и не укрывшийся, также наверняка догадывавшийся, что нужен живым. Из двери выскочило с полдюжины человек — точь-в-точь «манекены» со «Скиаграфии». И они не страшились наступать. Конечно, прижимались то к тому, то к этому, но шли на Мартина и Михаила. И делали какие-то циклические движения руками. Михаил расстрелял последний боезапас, но так ни одного не свалил, он даже не понял, что случилось с пулями: те даже не отскакивали, а будто крошились при контакте не то о металлический нагрудник, который больше походил на корсет и который ну никак нельзя было на вид счесть боевым, не то с незримым барьером перед ним. Дело было дрянь. И странно, что сюда не мчались ни соседи, ни пожарные расчёты, ни полиция. «Как эта „изоляция“ вообще работает? И кому на пользу?»

И Михаил, и Мартин ощущали непривычные колебания земли, их укрытий, да, казалось, и их самих. И с приближением манекенов вибрации только усиливались. Их хотели выкурить? Возможно. Но это им узнать не пришлось, благодаря вступившему в бой резерву в лице Сёриз и Селестины. Кто ещё это мог быть? Если до того кому-то и казалось, что двор и так усеян ошмётками мягких тканей, осколками раздробленных черепов и залит кровью, то дамы избавили бы его от этого ложного и несостоятельного убеждения. Первых двух «манекенов» на месте разорвало даже не в клочки, а в розовую дымку, послужащую росой иным травинкам. Третьего вывернуло наружу, при этом экзоскелет сыграл дурную и злую службу, став для вывороченного мяса и потрохов витринными полочками и крюками. Четвёртого и трёх последних караульных, вставших подле него, поглотила и размолола волна каменной кладки, обросшая кроваво-нутряным барашком. К двум оставшимся «манекенам» неукротимо приближались две линии разрывов, — и только по их направлению удалось понять, какие позиции заняли повелительницы урбматерии и укротительницы умбрэнергии, совершавшие руками что-то посложнее arrondi и allongé [53]и едва ли не танцевавшие, — но разбились обо что-то, подобно пулям Михаила.

И это что-то обрело создателя. Взору четвёрки — с разных ракурсов — предстал некто под семь футов ростом. «Как он мог уместиться в той капсуле-клетке с Бэзи?» — в той или иной форме мелькнул вопрос у каждого из них. Лицо было скрыто тенью, а туловище — тёмно-красным рваным и обугленным плащом, но он дал себя разглядеть. Вот и пара заплечных баллонов. Вот и железная обувь, которая и впрямь продолжалась чем-то вроде массивного корригирующего ортопедического устройства. Только оно распространялось и на всю верхнюю половину тела, насколько его позволяли рассмотреть дыры в плаще, и исполнено куда грамотнее того спиралевидно-сетчатого безобразия, что носили «манекены». И было, судя по отливу, медным. И плясали в той меди тысячи сполохов. И те тысячи сполохов спрягались сотней верениц знаков, рассказывали десятки историй — и сводились в один сценарий.