Алессандро Надзари - MCM

— Но всё-таки принюхайся. — От превратившегося в костёр особняка действительно несло чесноком.

— Что же, пытались погубить вампирское нутро зверя-кровососа, но сами же и пали жертвой инструментария? Ну, и кто тут порождение тьмы, а?

— Я тоже испытываю приступ злорадства, но вот беда: всё решили за нас.

— Неизвестно, мёртв ли Бэзи.

— Да. И не факт, что когда утром сюда прибудут инспекторы, под тлеющими развалинами найдут странную маску. Может, там вообще никого не было.

— Но что так полыхнуло? Когда мы были здесь в последний раз, мало что напоминало горючие вещества. Ну, кроме дерева в отделке, где оно ещё не до конца прогнило.

— Должно быть, перевезли на хранение какие-то припасы. Или доставили учебную партию. Вот только учения не задались.

— Так или иначе, какой-то из актов пьесы теперь можно считать исключённым.

— Ты считаешь, что сценарий не подлежит ревизии, а только подгонке суфлёром?

— Если его создатель теперь держится в тени и в стороне, то он мог учесть, что сценарий будет трачен неожиданностями. Поэтому допускаю, что какие-то сюжеты актов происходят параллельно, и проблемы с одним не означают отмены всего представления. В каком-то смысле это тоже часть реакции на спектакль. Риск, закладываемый при подборе актёров, которые также должны быть с клакой: одни подвели — другим пример.

— А что, если это тоже часть Спектакля? Акт «Демонстративное избавление от неугодных выскочек, готовых среди ночи сорваться за город».

— Я опасалась, что ты это скажешь. В таком случае выходит, что Совет театралов со своим Спектаклем не терял контроль над ситуацией.

— Ну, извини. Проклятье, ещё и «Луна в багровых тонах». Благо что затмение частичное.

— И всё ещё ниже азимута активности, — удостоила вниманием новый ис-диспозитиф Селестина. — М-да, урожайный год выбрали.

— Вот только весь тот урожай — из сада смерти.

Обе видели, как в архитектосфере Нёйи гулял вихрь, но по ощущениям казалось, что это был вихрь свободы, конструкт особняка в последние свои мгновения напоследок побыть столь диким и вольным, каким ему не позволял быть ни один из владельцев и захватчиков. Он счастливо гонялся за собственными хвостами, подобно выпущенному побегать на луг псу, носился от дома к дому и обнюхивал их, даже позволил себе повыть на Луну и растворился в её свете, — на самом деле, диссоциировал в умбрэнергии, — уйдя в страну вечной охоты вслед своей звериной укрощённой натуре.

Под порожек левого переднего колеса затесался на последнем издыхании прилетевший обрывок бумаги. Селестина выудила его. По страшной иронии, добраться до «панара-левассора» хоть каким-то остатком себя он мог только за счёт истлевания и сгорания. Пришлось повертеть листок, чтобы поймать свечение от пожара, но когда Селестина подобрала верный угол, она поняла, что калечный ещё этим днём был свежеотпечатанным, пахнущим краской и покоряющим белизной фона плакатом. Ныне же от него осталось только «…тонут светочем…» — впрочем, нет, первой гласной была опалённая «а». Обрывок перешёл в руки Сёриз.

— Станут? Восстанут? Утонут. Потонут.

— Если там были миноры… как бы это не повесили на Директорат.

— А по каким каналам? Сделать это — значит, выдать себя. Обвинения слишком серьёзные для анонимного письма. И разбирательством перед кем могут пригрозить?

— Убийство остаётся убийством. Отель-де-Виль явно не обрадуется. Уж тем более, если позже ещё и объявится конкурент, науськивающий против нас и предлагающий новый порядок.

— Последнее пока не подтверждено, зато миноры всегда были подвержены тяге смерти и саморазрушения. Вообще не о том переживаешь, моя дорогая. Мы довольно чётко следуем принятой Конвенции и не занимаемся расправами, а при исполнении полицейско-прокурорских функций всегда отчитываемся. Это знают все, кому положено знать. — Мимо них проехал закрытый двухместный экипаж. Если в нём сейчас везли бывшего навеселе субъекта, в эти секунды он, должно быть, скорейшим образом трезвел. — Другое дело, что раз уж мы заказывали автомобиль, то придётся как-то объясниться перед папá насчёт того, что мы здесь делали.

— Оставь это мне, я что-нибудь придумаю. Тем более у нас есть хоть и хлипкое и противно пахнущее, но всё-таки доказательство. В целом же — отрабатывали версию, но наткнулись лишь на… на… Сёриз, ты видишь эту фигуру?

— Нашего краха ? — заставила она Селестину сощурить глаза и поджать губы.

— Вон ту, вышедшую из кустов прямо к карете!

— Из кустов? Драматично. Полагаешь, кто-то выжил?

— Полагаю, мы весьма удачно припарковались — в тени, а фонари я погасила ещё до поворота, но… проклятье, надо было брать американский электромотор — наш «панар» слишком шумный для слежки.

— И провонять всю округу кислотой из батареи, которая в очередной раз решит протечь в самый подходящий момент. И потом, ты так торопилась, тебе так важна была скорость… Ай!

— Ай! Тс-с! Эти двое — тот, что вышел из кареты и обеими руками держится за голову, и тот, что как-то неуместно держит руки за спиной, — залог нашего будущего расследования.

— Надо же, стоило всему погореть, как тут же нашлись и улики, и подозреваемые!

— Не уверена, что подозреваемые. Свидетели. И эмпаты. Хотя бы один из них.

— А мы уже совсем ни на что не годимся?

— Этот… этот уже помогал мне, давал подсказки, — крутила Селестина рукоять стартера.

— Я что-то пропустила? — нахмурилась в подобии обиды Сёриз.

— Не обижайся, я тебе всё расскажу, — суетилась Селестина, упустив из виду напускной характер эмоции, — но сейчас важно, очень важно не упустить их. Пожалуйста, доверься мне, — затевала она осторожную погоню за всё той же каретой, вёзшей теперь уже двоих пассажиров обратно в город.

Со штирборта открывался вид на золотую шкатулку Гранд-Опера и её достойные Фаберже боковые купола, в которых проклёвывались и росли птенцы-преемники нынешних сладкоголосых и грациозных созданий. «Офаним» приближался к строению № 35 на рю де Комартен — как выяснилось, недоступной с указанной улицы части гранд-отеля «Saint-Petersbourg». Отлично, ещё одна сложность в коллекцию к остальным: хоть и низкой, но всё же полной Луне, довольно ясному небу, по мере подлёта — необходимости чуть ли не тереться брюхом о крыши, а также надежде, что последнее действительно позволит снизить количество возможных очевидцев, если материал оболочки всё-таки будет недостаточно скрывать дирижабль, и что приглушённое жужжание и характерный запах выхлопов четырёх двигателей дирижабля не перечеркнут этот манёвр. Но всё могло получиться: последние десятки метров «офаним» плыл уже по инерции, не производя лишних шумов и пользовался каньонами дворов меж Комартен и Годо де Моруа.