Алессандро Надзари - MCM

— Понятно. Что же с третьим отступлением?

— Мне просто хочется, чтобы вы знали, что наш побег дался тяжко. Но он всё же дался. Знал бы наш русский приятель, что он сам ему и поспособствовал. Он обмолвился, что наступила уже следующая дата. Для меня это означало одно: Луна взошла. Да, я бы нарушила цеховой этикет, уйдя в поток перед несведующим, но зато могла быстро отступить, если бы развитие ситуации мне не понравилось. Я слегка просчиталась по времени, так что исполнить манёвр удалось так себе: мягко плюхнулась в коридоре, когда подчинённые того офицера уже покинули свой пост и входили в дверь — хорошо, что не обернулись. Минуту спустя я вас забрала, прыжками по основным путям — я-то надеялась на лучшее — мы добрались до выставочной ограды, и, ввиду некоторых особенностей экранирования, вас, полубессознательного, мне пришлось с десяток метров тащить на себе, пока ис-дис не сообщил о пересечении канала. Ладно-ладно, на самом деле, конечно, волочить за собой. Не беспокойтесь, ваш костюм в порядке.

— Признаться, мне как-то неуютно и стыдно. Итак, это были три отступления. К чему бы вы хотели вернуться?

— Закончим с жертвами той ночи. Все они без исключения были минорами. И минорами, которые решили объединиться. Это само по себе уже занятно, поскольку они обычно сторонятся друг друга. Единственный шанс увидеть больше, чем, условно, семерых за раз — это за бутылкой пойла.

— Понимаю. Пьют, чтобы законсервировать хотя бы такое существование, которому отчего бы не ухудшиться следующим днём. Подонки сливаются в одну кружку — и вот, стакан уже наполовину полон.

— Как-то так. Но погибшие в Нёйи отнюдь не за этим собрались. Они намеревались выступить против Директората. Я уверяю: те выпады про Зверя и тенёта — это про нас. Такая вот поэтика революции.

— Революции или корпоративной войны?

— О, а вы бы прекрасно влились в недавнее обсуждение того, с чем мы имеем дело. Довод в пользу снятия с вас статуса арестанта.

— И тут же к мёду примешаю дёготь. Вы говорите «меньшинство», но я чувствую в этом властный ход. Признайтесь: в реальности они превосходят вас числом?

— В данном случае важна не численность, а организованность. И с этим у них всегда было плохо. Они охотно дробятся на фракции и порой устраивают мелкие феодальные междоусобицы. Объединиться в конгломерат для большинства значит — уступить кому-то. До сей поры не объявлялся Мориарти их мира. И так же ловко раскинул сеть. Мы и впрямь попались в его силки и споткнулись на ровном месте. Кстати о ровных местах, глади и прочих используемых символах и образах… Впрочем, нет, по вам вижу, что лучше оставить до следующего раза.

— Мне крайне неловко об этом просить, но я бы предпочёл сделать перерыв в нашей беседе. И вам есть, что сообщить правлению, и я бы воспользовался услугами санитара. Но прежде — не могу не спросить кое о чём…

— Беспокоитесь за своего друга?

— Да. Я отсутствую уже неделю, и это ещё не окончание. Он может предпринять неверные, чересчур громкие шаги.

— Как вы помните, в тот день мы обозначили время новой встречи. Сёриз с ним встретилась и намекнула, что нам двоим пришла в голову некая взбалмошная идейка, и отговорить от неё не было никакой возможности. В общем, Анри считает, что мы укатили в небольшое турне в какой-то городок с названием, начинающимся на «Б».

— Хо-хо! Ох-хох… Ох, как вы ловко угадали с этой буковкой. Впрочем, объяснение вам покажется скучным.

— А началось наше приключение с того, что мы не удовлетворились загородным маршрутом одного из мель-кош, прогулку на котором вы мне предложили…

— Простите, что прерываю, но — мель-кош? Чувствую, ещё и с Оперы? Как это… по-английски. Я, признаю, тот ещё романтик, но Энрико это, подозреваю, принял со скрипом. Нет, для большей правдоподобности нужно срочно состряпать ему телеграммку или открытку.

— Да, мы тоже об этом подумали. Но учтиво решили подождать, пока вы очнётесь, чтобы составить её самостоятельно. И, Мартин, вы же обойдётесь без глупостей?

Путаются мысли.

Ррразваливаются!

Путаютсяразваливаютсяикрошатсяссыхаютистлеваютсгораютубивают!

Надеюсь, преданное бумаге выше — нет, вымарывать это я не стану, пусть будет наглядным свидетельством! — выглядит хоть чуточку пристойнее и не столь жалко, нежели я тогда. Мой вид и сейчас не лучше, но ко мне вернулась способность более-менее стройно излагать мысли. Впрочем, в искренности тем записям отказать нельзя: мысли не только разваливаются — это издержки запущенной мной машинерии, опасность близости к ней, знания её устройства, да и сам распад был и остаётся частью нашего плана, — но в действительности путаются и убивают.

Ещё одна жертва, которой могло не быть. Не должно было быть! И с ней я утратил точку давления на твоего старого воздыхателя. А равно и канал информации о внутренней кухне Директората. Партию сплетницы, партию разносящего вести Меркурия она уже давно сыграла, и потому должна была уйти со сцены. Не ушла. И вот итог: то, чем я угрожал твоему поклоннику, сбылось — и никого — никого! — не тронет, что я блефовал, а смерть её повлекло иное.

Мне бы радоваться, что Блез не отбил у подросшего за эти годы поколения — и не одного — стремление добраться до сути вещей… Если эти вещи — не игрушки и предмет смеси обожания и страха самого Блеза. Но, может, в этом и причина: невозможность добиться всей правды об устройстве Директората и заставила её направить силы вовне. Она продолжила играть без партитуры. И одной ей лишь ведомыми путями вывела импровизацию к «Скиаграфии» — той её части, той её машинерии, с которой соприкасаться никак не должна была. Не должна была!

Наказанием мне — взрывающая, раскраивающая память сцена — «сцена», будто то было для зрителей! — её гибели.

Она не ведала… Не это она искала. Она проникла на склад. Её не знали. Разумеется, ведь он служит для обеспечения потребностей другого «департамента». Нельзя винить моих людей за то, что им удалось обнаружить и задержать человека Директората, но зачем, зачем было отправлять её в футляр и пытаться перевоплотить? Это уже не жёсткость, но жестокость. Жестокость избыточная, неоправданная и поспешная: они не сняли с неё ис-диспозитиф, саму процедуру проводили небрежно, будто та предназначена для пыток. Позже я доступно, на живом примере двух особо ретивых участников расправы объяснил, в чём разница.

Я слишком поздно обо всём узнал. Когда прибыл (ситуация требовала вмешательства!), она уже потеряла сознание, её устройство — коллапсировало так, что теряюсь, какими интегралами живописать его умирание. За ним последовал и её организм. Бедняжку было не вернуть к жизни. Лишь одно я ещё мог сделать. Я возвратил её тело к виду и состоянию, что оно имело за несколько часов до того. Но функции мозга — нет, всё было безнадёжно распылено меж времён. Верну, что могу, дабы её сёстры почтили память — я на это права не имею.