Илья Чернецов - Вакуум. История открытия себя

…

Ночь. Зима. Тишина. Обледенелые, черные ветки деревьев. Я лежу на белом снегу в луже собственной крови. На лицо мне падают снежинки, жизнь пульсируя по инерции выходит из тела. Идеальная смерть.

Но меня поднимают, остатками сил я говорю:

–Меня пырнули…

И выключаюсь.

…

Отлично запомнил эту фразу. Странно, я никогда не использовал слова «пырнуть». Никогда. Но вот когда это произошло я использовал именно это слово.

Каталку завезли в лифт. Поехали. Специальный грузовой больничный лифт. Едешь в нем и ощущаешь движение каждой шестеренки, что приводят его в действие.

…

Машина. Переднее сиденье. Тело залито горячим. Из моей груди плотной струей выливается кровь. Изображение расплывчато и боль – дикая, нестерпимая. Бессвязная речь, туман, незнакомая девушка нежно и мягко успокаивает, ласково гладя меня по голове. Тьма.

…

Что за баба? Откуда взялась? Мы были с девчонками, но отправили их домой, когда всё началось.

Каталку завозят в палату.

В палате сидят люди, угрюмо и молча разглядывая свои тапки. Тишина угнетает.

– С чем?

– Ножевые.

– Хуево…

И снова тишина.

Базару ноль, не лучший расклад.

…

Меня выгружают из машины.

– На кой привезли этот труп? Выкиньте где-нибудь.– Слышу я чей-то голос.

Это кто-то спрашивает у тех, кто меня привез. Надеюсь этого гандона как раз и выкинут где-то, когда он будет умирать.

…

В палату заходят санитары. И увозят меня обратно в коридоры. Завезли не в ту палату, вернулись и оперативно исправляют свою ошибку. Ну и славненько, а то эти угрюмые уёбки совсем не произвели на меня впечатления.

Снова коридоры, лампы, светло и спокойно.

…

Уже на каталке, но еще в одежде, адская боль. Хотя какая там адская? Адская будет позже.

На меня наваливается Мазик, тот чел из за которого всё и произошло:

– Всё будет заебись. Не умирай, братан,– Настраивает он меня на позитивный лад, выдыхая мне в лицо пары перегара. Как дракон, который пульнул струю огня не из, а в себя.

–Мазик, дебил, свали,– с трудом выговариваю я.

В этот самый момент какое-то совершенно демоническое воплощение бюрократической машины начинает грузить меня абсолютно левыми вопросами:

– Имя, фамилия, отчество, место работы, домашний телефон? Как? Что молчишь?

Уродливое порождение далекой от совершенства системы, сидящее за стойкой регистратуры и задающее бессмысленные вопросы. Вносящее ответы на бессмысленные вопросы в бесполезные карточки, выполняющие лишенные смысла цели.

Как? Ну как ты пропустила свою очередь на раздачу мозгов? Как ты её проебала, чучело?!

– Корова ебаная, я умираю тут, говно ты!– То есть должно же быть понятно, что я умираю и последнее, что меня заботит это номер моего домашнего телефона.

Мазик и Нава, типочки, которые со мной, отвечают на её вопросы, заполняют бланки, пока я тем временем тухну с каждой секундой, как догорающая свеча. Забавная ситуация, верно? Хотя реально в этом нет ничего забавного. Взять бы в тот момент её голову, сунуть ей же в очко и выбросить всё это на мусорку.

Пока бланки заполняются, сраная овца выполняет свои должностные обязанности, за что кстати получает зарплату, которой не хватает даже на лечение зубов, я лежу в этой каталке, испытывая охуительную боль и ощущая кровь, вытекающую из моего организма. Такое чувство, как будто сама жизнь пульсируя покидает тело.

– Сначала напиваетесь, потом деретесь. Кто тебе виноват?

Откуда ты такая умная взялась? Такая морально подкованная. Такая разумная и прагматичная. И ок, раз уж ты именно такая, то какого хрена ты сидишь в сраной приёмной, а не читаешь лекции в Принстоне?

– Иди на хуй! Пиздуй, сука, нахуй!– Говорю я ей. И кстати это нужно было сделать в самом начале. Желательно сопроводив фразу размашистым локтем в центр лица. Но какой там локоть, когда я не могу разогнуться?

Опять Мазик со своим перегаром:

– Братуха, все нормально, ты сможешь, ты вырулишь.

И так ведь и наваливается. Ну понятно, ноги не держат, бухой же. Дебил блять.

– Мазик, еблан, съебись нахуй! Ты тупо меня раздавишь сейчас!

А потом у меня перед лицом оказывается бланк и ручка:

– Подпишись.

Думаю, если бы я отказался подписываться меня бы оставили на улице.

***

Другая палата. Меня выгрузили с каталки на кровать отвратительного качества. Пружины настолько слабые, что тело проваливается чуть ли не до пола. Думаю, это как-то связано с тем, что главврач ездит на отличном автомобиле, хорошо питается и отправляет своих детей в качественные ВУЗы.

В палате чисто, просторно. Три мужика сидят на своих кроватях. На вид чуть более коммуникабельные, нежели предыдущие.

Когда санитары уходят один из мужиков начинает рассказывать, как прошлой ночью увидел у себя на груди таракана. И как однажды, когда он лежал в другой больнице одному мужику таракан залез в ухо.

– И этот таракан так скребется, как будто ломом кто-то в ухе ковыряет. Это он так говорит, я-то не знаю, мне ни разу не залазил.– Говорит этот мужик.

– И что потом?

– Вытащили потом.

Тем временем я наблюдаю в своей памяти последний и самый ужасный пазл из моей прошлой жизни:

***

Операционная. Я лежу на столе. Голый. Передо мной большая, железная лампа с кучей огоньков.

Вокруг меня врачи.

Боль уже часть моего бытия настолько, что я к ней привык. Я окончательно измотан и даже не держусь, я просто жду когда это всё закончится. Я не просто готов к смерти, а просто понимаю, что скоро умру. И этот факт меня никак не трогает. Наконец-то конец.

Меня привязывают к операционному столу, вставляют в рот плотный тканевый валик. Неожиданно доктор подносит скальпель к моей груди и рассекает её, оставляя ровные срезы моей плоти по обе стороны лезвия.

Плевать. Холодный скальпель скользит по моей груди и мне просто все равно. Мне больно, ощущения живые, полноценные, зрелище пугающее. Но мне просто всё равно. Безразлично.

Как я узнаю позже, в этот момент моя жизнь висит на волоске. То есть шанс есть. Для меня факт существования шанса ничего не меняет. Что умру, что буду жить – без разницы.

Наркоза нет. Моё сердце на последнем издыхании от повреждений и наркоз его просто убьет. Режут на живую.

Маленьким я смотрел фильм «Война и мир». Там одному чуваку отрезали ногу без анестезии. Ему дали в рот деревянную ложку и стали пилить. Я тогда думал, что это, наверное, чертовски больно и я никогда не хотел бы испытать подобное.

Вуаля! Испытываю. Очень больно, но и не так страшно, как казалось в детстве.

Разрезав мою грудь хирург вставляет в меня страшную, блестящую металлическую хрень и разжимает рёбра. Вот тут стало реально больно, я завыл, используя последние силы на психологическую борьбу с этой новой, жуткой болью. Я привязан к операционному столу ремнями, в моем рту кляп, а вокруг меня люди, оснащенные тонной страшных инструментов. И у них есть полное право делать со мной что угодно, ведь они борются за мою жизнь. Мне остаётся только терпеть.