Татьяна Купер - РУССКАЯ ЖЕНА

Я проделала тысячи километров только по одной причине – создать настоящую семью, любить и быть любимой. Я годами ждала, что кто-нибудь вырвет меня из этой тюрьмы, увезёт в свой сказочный замок и прошепчет мне на ухо: «Теперь, моя дорогая, ты можешь расслабиться и отдохнуть. Твои ножки устали после долгой дороги, и ты вся промёрзла. Но я положу тебя на атласные подушечки и позабочусь о тебе, как о принцессе. Моей любви и заботы будет достаточно, чтобы ты никогда больше не почувствовала себя одинокой. Я защищу тебя от всех печалей и невзгод, и не позволю, чтобы хоть одна слезинка потекла по твоей нежной щеке. Спи, моя любимая!»

Но подушечки оказались совсем не атласными, и на них не особо пришлось расслабиться – они злобно морщились своим выцветшим бархатом, как бы провозглашая: «Даже и не думай, что ты можешь здесь остаться!». Тогда в отчаянии я сделала последнюю попытку и пошла на мирные переговоры: «Хорошо, я обещаю, что буду всегда поправлять подушечки». Хотя в глубине души я понимала, что проблема в чём-то другом, и подушечки для Джефа – всего лишь удобное прикрытие, которое, как железный щит, прикрывало какие-то затаённые раны. На моё обещание он холодно и издевательски ответил: «Теперь поздно – надо было это делать раньше. И вообще наш брак был ошибкой. Можешь забирать своего сына-наркомана и убираться в свою Украину!»

Когда-то в больнице я слышала о лечении шокотерапией, но только сейчас до меня дошло её истинное значение. Вот уже несколько дней я безутешно плакала, а в это время мой рыцарь в тяжелых доспехах, мой вооруженный до зубов спаситель, защищенный законами и Британским подданством, смотрел на меня в холодном безразличии, объявив беспощадную войну. Он звонил во все колокола, строчил письма в Иммиграционную Службу и адвокатам, и угрожал мне депортацией и бракоразводным процессом.

Я стояла посреди комнаты, в растерянности оглядываясь вокруг и наблюдая за человеком, который обещал любить меня до конца своих дней, а теперь потрясал передо мной своим мощным боевым арсеналом. Было очевидно, что он готовился к этому долго и тщательно, планируя баталию, которую на этот раз хотел выиграть наверняка, и в этой баталии не было места для переговоров и компромиссов. “Пленных не брать!» – огонь шел на полное поражение.

Только теперь я вспомнила про предупредительные знаки – как Джеф постоянно повторял, что после развода с женой он боялся обжечься опять. Этот человек стоял на своей территории, в своем собственном доме, в своей стране, и ему было страшно! Его страх был таким сильным, что он заглушал всякое чувство сострадания к другому человеческому существу и превращал его в уродливого монстра. Однажды я попыталась достучаться к этому чувству сострадания, и попробовала другую тактику: «Я не хочу возвращаться назад – мне больше негде жить, и я не хочу снова голодать». Он посмотрел на меня стеклянными, ничего не выражающими глазами, и с легкостью, как будто речь шла о клубнике с шампанским, ответил: «Ничего страшного, ты к этому привыкла!». «А ты бы хотел так жить?»,– не унималась я. Теперь он смотрел на меня со странным изумлением, как будто я оскорбила его личное достоинство, а затем невозмутимо ответил: «Но я же так никогда не жил!» Теперь я понимала логику зачисления меня в третий сорт…

Меня как будто вернули в старую коммунальную квартиру. Из всех людей на планете я вышла замуж за человека, который материализовал все круги моего предыдущего ада, во всем их могуществе и величии, но на этот раз с новой сокрушительной силой. Он оставил меня на произвол судьбы, как это сделала моя мать. Он обвинял меня в том, что я сделала его несчастным, как это делала моя бабушка. Всем своим существом я чувствовала, как он ждёт, что я сейчас упаду на колени, и буду умолять его оставить меня в этом доме и в этой стране. Я также знала, что если я это сделаю, он наверняка проявит милость и позволит мне остаться – так всегда делала моя бабушка. И так же, как мой папа, он показывал, что не может меня любить просто так, ни за что, только потому, что я – Таня Смирнова, и больше ничего к этому не приложено. Он так же показывал, что я недостаточно хороша, что мне нужно выполнить ряд условий, прежде чем он сможет меня любить и уважать. И опять я была в чьей-то тени – на этот раз в тени его первой жены. И Джеф наказывал меня, потому что не мог наказать эту тень. По какой-то известной только ему логике, для того, чтобы почувствовать себя в полной безопасности, он должен был уничтожить мою безопасность.

Таким же символичным был наш разговор о голоде, который явился моим четвертым кругом. И таким же символичным был его ответ: «Ты же привыкла к этому!». И пятый круг, и шестой – все прошли перед моими глазами. Джеф толкал меня в черную дыру депрессии, и предлагал опять терпеть нужду. Теперь роль русской жены оголила все прошлые раны, все предыдущие круги ада, и показала мне самый последний, невидимый и затаённый круг – Незащищенность. Эта роль разверзла передо мной еще одну пропасть, которая теперь зияла впереди своей пугающей пустотой. А я стояла над ней, сжимая кулаки и задыхаясь от слез, и отчаянно повторяла: «Я к этому никогда не привыкну!! Никогда!». Над этой пропастью, в жестоких конвульсиях умирало моё старое «Я», в то время как внутри, в нечеловеческих муках, рождалось что-то совершенно новое, у которого еще даже не было названия.

Незащищенность выразилась в потере последнего оплота – киевской квартиры со старой кроватью, которая явилась свидетелем всех моих страданий, и куда я могла заползти, отлежаться и зализать раны. Больше не осталось ничего… Всё, казалось, было против меня – даже люди, вещи и понятия, которые по своей природе должны были укрывать и защищать – дом и страна, виза и муж, закон и адвокаты. К тому же всё вокруг было чужим – культура, язык, люди и даже этот человек, обещавший мне новую жизнь. Теперь всё повернулось вспять, и было направлено против меня.

Моим первым порывом было убежать, спрятаться и переждать. Но я тут же вспомнила, что уже там была, и это показалось равносильно погребению живьем. Я начинала новую жизнь с новой страницы, и меньше всего мне хотелось быть погребённой.

Но, согласно условиям моего испытания, прятаться было негде… И опять, как много лет назад, я ощутила, как камни под ногами катятся вниз, и я теряю равновесие. Но на этот раз я почувствовала страшное, необузданное чувство гнева, переходящее в неистовый вопль. Так могут выть только дикие животные, загнанные в угол или попавшие в капкан, готовые в отчаянии отгрызть себе лапу – только бы вырваться на свободу! Потому что они знают, что уже никогда не смогут жить в неволе. Этот самый гнев и не позволил мне упасть в пропасть отчаяния – впервые в жизни я наотрез отказывалась падать, быть раздавленной, и оплакивать свою бедную участь. Я поклялась, что больше никто и никогда не сможет меня ограбить и похоронить мои только что найденные надежды и мечты! Поэтому каждый день я настойчиво повторяла: «Поражение – смерти подобно”, и это стало моей новой мантрой.