Анатолий Курчаткин - Через Москву проездом

После вечеринки Майю пошел провожать врач, говорил по дороге, нравоучительно усмехаясь, что это вам не Москва, нет, это там легко в клиниках-то, с аппаратурой, папенькиным-маменькиным всяким сыновьям-дочкам, а вот попробовали бы, как они, сельские, у дома полез целоваться, брал ее за плечи и говорил посмеиваясь: «А вы в Ленинском учились, да? А там рядом Первый медицинский, да? Ну так вам не впервой, Майенька, с медиками дело иметь…» Майе были неприятны его постоянное ироническое посмеивание, его желтые редкие усики, она предпочла бы в провожатые учителя физики, но у него, видимо, был уже роман с одной из тех приехавших сюда прошлый год учительниц, она отталкивала врача, порывалась уходить, а он перехватывал ее за талию и снова лез обниматься, расстегивая ей блузку, и все похохатывал: «Майенька, а вы только со столичными медиками, да?» Ссориться с ним она боялась: все-таки врач, заболеешь завтра, к кому пойдешь? – к нему, и избавилась от него, согласившись пойти завтра вместе в кино, но не пошла.

Нагрузка в школе была большая, по пять, по шесть часов в день, да тетради вечерами, да конспекты, и она уставала. Школа да дом, школа да дом – маршрут повторялся с маятниковой однообразностью. Раза два на ее уроки приходила директор, все сорок пять минут писала что-то в большой, как амбарная, кожаной тетради, но замечаний Майе почти не сделала, осталась довольна. Только попросила: «Вы, милая, при всяком удобном случае учите их любить землю. Объясняете материал – и вверните. Такая у нас установка. А то ведь беда. Едут и едут – удержу нет. Десятилетки даже не кончают. Вон еще один, из девятого класса, документы забрал. В Москву у него горит. Там, говорит, заявления до первого октября, я, говорит, решился».

– Это кто же? – спросила Майя. – Кузьмичев? – Она вспомнила сейчас, что два дня назад делала перекличку, дошла до фамилии того мальчика, с отцом которого ездила в райцентр, назвала – и ей выкрикнули со смешком:

– В Москву уехал!

– Заболел? – уточнила Майя.

– Не заболел, а в Москву уехал! Я, говорит, хочу сразу в десяти городах жить, – со смешком ответил ей тот же голос, и она уверилась, что это обычный ученический розыгрыш, поставила в графе карандашиком «б» – «болен» и зачитала следующую по списку фамилию.

– Кузьмичев, Кузьмичев, – подтвердила директорша. – Так вы, значит, Майя Константиновна, попомните, о чем я прошу вас. Такая уж у нас задача.

– Понятно, – сказала Майя, стоя перед ней почему-то со взятыми одна в другую руками, как ученица, и смутно чувствуя себя в чем-то виноватой. – Будет исполнено.

В одно из воскресений с Клавдией Никитичной копали и сушили картошку.

– Ой, девка, ой, мы с тобой вдвоем-то – так хорошо… – не могла все нарадоваться хозяйка. – Молодец ты какая, ну, молодец!

– Да чего молодец-то, Клавдия Никитична? – смеялась Майя.

– Нравишься мне – по то и молодец, – говорила хозяйка, идя за ней следом с ведрами, выбирая из земли заскорузлыми грубыми пальцами вывороченные клубни. – Не звала тебя, не просила, давай, говоришь, Клавдия Никишна, с тобой. А то у меня этта… жили, тоже девки – так не… Хорошие девки – ниче не скажу, но не попросишь – дак не… не скумекают. А ты молодец. Вот кому-то достанешься…

– Не берут, Клавдия Никитична! – Майя вонзала лопату в землю и шла к отставшей хозяйке помогать выбирать картошку. – Брали бы – дак меня здесь с вами и не было бы, – смеясь, подделывалась она под говор хозяйки.

Клавдия Никитична понимала ее всерьез.

– Ниче, ниче, – увещевающе, словно Майя не смеялась, а плакалась ей, говорила она. – Всяку овощу свой срок, так говорят, так и есть. И твой пристанет – погоди. У нас женихи-то есть… ох, ты еще не знашь, справные ребята. На танцы сходи, в кино – заметят. Мал грибок, а шапку показал, дак и слепой узнал.

– Ну-у, Клавдия Никитична, – тянула Майя. – Зачем мне слепой-то?

– Дак говорится так, – улыбалась хозяйка. – Мало ль как говорится. Ты толк разумей.

– Разумею, – отвечала Майя.

Ей нравилась хозяйка – своей безбрежной, ненадсадной, нерассуждающей добротой, нравилась ее привычка ко всякому случаю сказать присказкой да поговоркой, и хорошо ей было: размяться вот так вот, после недели школьной маеты, не торопясь, в охотку вонзая лопату в податливую рассыпающуюся землю, выворачивая на белый свет целую россыпь налившейся, толстобокой картошки, так вот поговорить с Клавдией Никитичной, ощущая вокруг тихую, неторопливую размеренность окружающей жизни, и хорошо было знать, что дома, на прибитых над постелью полках, стоят в ожидании такие книги, о каких в городе – чтобы вот так, единым набором – не могла и помышлять, три книги в библиотеке художественные, не больше, и, устав, придешь к ним, и ничто и никто не сможет помешать тебе взять одну из них и лежать с нею, читать, никуда не спеша, ни о чем не заботясь.

За книгу в тот день она так и не взялась, но так упоительно сладко было сидеть вечером на крыльце перед раздувшимися, сытыми рогожными мешками, вытянув ноги, опершись за спиной на руки, и чувствовать в себе онемение всех мышц и вяжущий туман в глазах…

– Ну, спасибо тебе, девка, – сказала хозяйка, выходя из избы. – Думала, ты покопашь, покопашь – да убежишь. Пойдем, на стол уж собрала.

Майя подтянула ноги, выпрямилась и поднялась.

Хозяйкин кот, медлительный, важный, выпрыгнул из избы следом за Клавдией Никитичной, обошел ее, встал рядом с Майиной ногой, так что сквозь толстую мягкую шерсть она ощутила его тело, и потянулся, уводя тело далеко назад, постукивая когтями выброшенных вперед лап, широко разевая маленький красный рот.

– Это вам спасибо, Клавдия Никитична, – сказала Майя.

– Вишь, – с улыбкой показала хозяйка на Маркизета, притулившегося к Майиной ноге, – своей признает…

* * *

– Э-эй, автобусы пришли, кто хочет – сыпь вниз! – закричал в коридоре голос Мишки Храпуна.

В следующий миг дверь отлетела в сторону, и Мишка, в майке и с полотенцем на плече, ввалился в комнату.

– Эй, пацаны, автобусы на экскурсию пришли! Что, Кузя, морду из-под одеяла кажешь? Вставай. Для тебя автобусы – по Москве повезут.

В деревне Володьку звали Толстоносым за широкий приплюснутый нос или еще почему-то Басмачом, в училище кличку образовали от фамилии.

– Че, правда, что ль, приехали? – спросил он Мишку, не вылезая из-под одеяла. – Не врешь?

– Кто врет, тому уши обрежут, – сказал Мишка, и вся комната, все остальные трое человек, покатилась почему-то со смеху. – А тебе, Кузя, и просто так, из хорошего к тебе отношения.

– Самому тебе, ага. Треплешься много, – пробормотал Володька, вставая, и все, и сам Мишка тоже, опять так и покатились со смеху.

Володька подошел к окну, открыл приоткрытую створку настежь и перегнулся через подоконник. Внизу, у подъезда стояли три автобуса.