Виктор Довженко - Белые гондолы. Дары Отступника

Он суетится, подталкивая нас одного за другим.

– Я думал, что я такой оригинальный, что я один в своем роде чудак-отшельник… с вертолетом. Гордился даже. Но после того, как у меня над балконом зависла эта ваша гондола! Мне теперь даже стыдно предлагать вам прокатиться в вертолете! Это ведь слишком прозаично для вас, правда?

Я отвечаю:

– Ничего, Юнус, мы это переживем.

Не зная, чего ожидать от двух только что спасенных мужчин, я стараюсь немного задержать Лиану. Мы идем с ней по дну ущелья позади всех. Вот мы минуем нашу изломанную гондолу. Лиана подбегает к ней, кладет ладонь на еще так недавно белоснежный борт и всхлипывает:

– Милая ты моя гондолочка!

Лодка, исцарапанная, со сломанным носом и кормой, как будто большой белый израненный зверь, грустно молчит в густой тени. Я подхожу к ней, и мне кажется, что, оставшись тут, гондола будет вспоминать нас и снова переживать наши приключения. Я беру Лиану за руку, и бросив на светлый силуэт последний взгляд, мы догоняем остальных.

Метрах в ста впереди нас ущелье расширяется. Наверное, это единственное место, где Юнус смог опустить свой вертолет, не рискуя задеть винтом о стены. Я усмехаюсь про себя, думая о том, что действительно, после полета на лодке, чудесное спасение на вертолете уже не вызывает совсем никаких эмоций.

Юнус кричит и машет нам. Мы подходим ближе. Вертолет у Юнуса маленький, округлый, весь в пятнах незакрашенной грунтовки. Юнус придерживает дверь:

– Добро пожаловать, дамы вперед! Четыре места, всех не посажу, так что кто-то оставайтесь ждать второго захода. Извините, не докрасил, не знал, что так быстро придется им воспользоваться. Только два месяца назад купил его, списанный, у пограничников.

Я говорю ему:

– Я подожду!

К моей радости, Лиана, которая уже усаживается на сиденье, спрыгивает на землю:

– Я тоже.

Юнус подталкивает Фридманов, потом открывает переднюю дверь семинаристу:

– Давай, давай, пошустрее! Ремень пристегивай, ага, вот так.

Потом машет нам:

– Молодежь, отойдите-ка подальше. Я мигом!

Мы с Лианой отбегаем метров на двадцать. Лопасти винта медленно начинают вращаться, словно разгоняя окружающий полумрак, и через минуту в ущелье остаемся только мы с девушкой. И белая гондола за скалой. Сверху доносится приглушенный рокот вертолета. Мы стоим у самой воды лицом друг к другу. Я не вижу Лианиных глаз, призрачный свет ложится на ее волосы, задевает краешком лунного лучика кончик ее носа, мягко стекает на плечи. Мы просто молчим, и вокруг нашего молчания молчит ущелье. Слева от нас помалкивает речка, иногда все же что-то бормоча камешкам на берегу…

Чудесное мгновение разрушает голос Юнуса:

– Эй, вы! Может, мне утром за вами прилететь?

Вертолет уже приземлился, а я не заметил этого.

Вот мы уже в кабине, вот и наша тишина уже остается далеко под нами.

Через десять минут Юнус открывает перед нами уже другую дверь, своего дома. Мы проходим в просторную комнату, из которой большие окна-двери ведут на балкон. У гостеприимного дагестанца кресел столько, что, кроме нас всех, можно посадить еще полдюжины человек. Лиана без сил падает в глубокое кресло, я сажусь рядом с ней.

Вскоре фотограф приносит из кухни поднос с рюмками, графин зеленого стекла, кофейник и чашки:

– Вот, всем понемножку! Я настаиваю, чтобы взбодриться! Не вздумайте заснуть тут! Пока я не пойму, что все это значит, никто у меня спать не будет! Понятно?

Он обращается к старшему Фридману:

– Как вы оказались в расщелине? И как гондола летала? И что это за черная штуковина кренделя выписывала в небе? Ладно, все, все. Ну, давай, рассказывай, чего молчишь!

Но тот молчит еще довольно долго. По его лицу с жесткими чертами и множеством морщин, пробегают мрачные тени. Его юный сын выглядит очень спокойным для человека, только что чудом избежавшего гибели. Он прихлебывает кофе, изредка поглядывая на Лиану. Наконец старший Фридман говорит:

– Нет у меня, конечно, сейчас никакого желания откровенничать. Только ради тебя, Юнус. Терять мне уже нечего, и так все потеряно в один момент…

Юнус отвечает:

– Ну, самое важное-то осталось! Ты жив!

– Жив… Что бы ты, интересно, чувствовал, если бы через месяц ты должен был стать единственным в мире владельцем одного из Андаманских островов и советником президента одного из крупных государств? А потом, по вине своего слишком резвого сына и еще нескольких искателей приключений все твои перспективы бы рухнули? Чувствовал бы, что ты жив по-прежнему?

– Андаманских? Это в Индийском океане?

– Именно. Заповедник. Там живут племена, не тронутые цивилизацией. И контракт на владение уже лежал у меня в кармане.

– И как это связано с расщелиной?

– Так связано, что контракт теперь на дне этой расщелины. Если, конечно, у нее есть дно. Ладно, не буду говорит загадками, начну по порядку. Ты знаешь, что, когда я служил в армии, я был шифровальщиком?

– Нет, не знал.

– Я всегда интересовался шифрами, криптограммами, тайнописью. Задачами со сложными алгоритмами. Вот шахматами тоже. Я же международный гроссмейстер.

– Да это я знаю, песчаный ты наш Капабланка!

– Ну, нет, до чемпиона мира мне еще далеко… Так вот, я расшифровал текст на стене тоннеля.

– В Канале? Так ты еще и Шампольон к тому же?

– Обижаешь. У Шампольона был Розеттский камень с переводом иероглифов на древнегреческий. Дешифровать иероглифы с таким ключом не составляет никакого труда. А у меня что? Ведь текст на стене Канала, если говорить попроще, похож на протоиндийскую письменность и на таблички ронго-ронго.

– Это с Острова Пасхи?

– Молодец, Юнус. Да, оттуда. Тексты на ронго-ронго не дешифрованы, как вы все, наверное, знаете. Харрапское, то есть очень, очень древнее индийское письмо, тоже. Я потратил полтора года, изучил хеттский, шумерский, и так далее. И в один прекрасный день смог прочитать "историю Отступника".

Лиана поясняет всем:

– Это древние люди одного великана так называли.

И шепчет мне:

– Он мне кое-что рассказал, пока я в пещере сидела.

Шахматист продолжает:

– Его самого. Того, чьим черепом нас чуть не убил твой приятель.

Он морщится и дотрагивается до груди:

– Мое ребро еще долго будет помнить эту ночь.

Студент приподнимается в кресле:

– Извините, а череп цел? Вот бы его сфотографировать и на первую полосу твоей газеты, а Давид?

Я отвечаю:

– После этой ночной полицейской облавы на первых полосах всех газет теперь только и будет, что про ночные гонки… Вот только черепа там и не хватало. Бедняга Михель, три раза он грозился мне, чтобы я все держал в тайне…

Юнус просит Фридмана:

– Давай-ка не будем отвлекаться, я все еще ничего не понимаю. Что за "отступник", что за череп?