Артем Полярин - В зоне листопада

Глава 2.

Крокодил старался двигаться ровно, не прихрамывая. Прищуренные за бежевыми стеклами очков холодные глаза сообщали, что цена видимости высока. Бегло осмотрел помещение, минуя единственного сидящего в ней человека, словно его здесь и не присутствовало, словно он – пустое место. Спокойно и жестко поприветствовал:

– Добрый день, Никон!

– Здравствуйте.

– Как у Вас дела?

Пока Никон размышлял, что может ответить человек в его положении на такой сложный вопрос, сырой воздух комнаты наполнил грудь несколько раз. Ответ так и не нашелся. Говард попробовал подсказать:

– Последняя наша встреча прошла очень необычно. Вы сильно изменились с тех пор.

– Зато Вы вообще не изменились, – спешно бросил Никон.

– Я пришел поговорить о Вас.

– А мне – наоборот, было бы интереснее поговорить о Вас.

Крокодил замер. Застрял маленькими черными зрачками где-то в реках и озерах на серой стене, у Никона за спиной. Выплыл на берег. Размеренно процедил:

– Обстоятельства так сложились, что тему разговора выбираю я.

Никон опять промолчал. Сейчас ему проще думать, чем говорить. Говард попробовал перейти от вопросов общих к частным:

– Я хотел бы узнать, куда вы дели мой пистолет.

– Потерял.

– Где потеряли?

– Не помню. Где-то недалеко от места событий.

– Зачем вы его забрали у меня?

– Вы мне угрожали.

– Я выполнял свою работу. Хотел задержать Вас до выяснения обстоятельств. Если бы не стрельба в квартире…

Никон не вытерпел. Этот человек, вязко и настойчиво следующий избранной линии поведения, злил. Захотелось вывести его из равновесия.

– Вы же связаны с Юлей, бандитами и как-то замешаны в убийстве Мартина.

– Я пришел говорить о Вас. Версии по делу Мартина оставьте при себе.

– А я тут при чем? – упорствовал в смещении акцентов Никон. – Это же Вы прибежали забирать у меня серенькую коробочку, изъятую у преступников…

– Вы умрете.

Слова, сказанные с нажимом, но спокойно, тоном утвердительным, резанули слух еще до полного их осознания. Никону вспомнилась абсурдная фраза одного друга о том, что подробности о смерти человека, с большой вероятностью известны еще до его рождения. Однако, он упорствовал:

– Вы тоже умрете. Все умирают.

– С Вами это случится намного раньше.

Утверждение тянуло из Никона вопрос: почему? Словно крючок, заброшенный в озеро и зацепившийся за водоросли. Не желая говорить то, что у него вымогают, опять промолчал. Вопрос все же повис в воздухе. Говард ответил на него так, как если бы он был произнесен вслух:

– Вы лезете туда, где жизнь человека ничего не стоит. Копаетесь в опасном месте. Это никому не нужно. Забудете про все лишнее – и, после суда, останетесь живы.

– А Вы не боитесь мне угрожать здесь – в следственном изоляторе? Возможно, ведется запись разговора.

– Я Вам сообщаю об опасности, исходящей не от меня. Источник мне не известен. Я даю вам совет по поводу Вашего выживания. Прислушайтесь.

Никону показалось, вдруг, что говорит он не с человеком, а с автоматом. Никаких эмоций. Алгоритм почти линейный, с минимумом ветвей и циклов. Задача: внушить Никону, что надо забыть и молчать. Еще раз, постаравшись усмехнуться, заявил:

– А вот Вы, Говард, наверное, не прошли бы тест Тьюринга.

– Что Вы хотите этим сказать?

– Я хочу сделать Вам комплимент.

Теперь усмехнуться получилось просто так, спонтанно. Говард опять принялся изучать карту рек и озер цвета штукатурки на серой стене, за Никоном. Не спешил с ответом. Лицо расслаблено. Глаза вяло плывут по площадям водосбора, словно выискивая на дне нужный ответ. Никон, довольный шуткой, прямо разглядывал замершее лицо неприятного гостя. Пытался прочитать процессы, происходящие за бежевым стеклом линз и черным хрусталем глаз. Не получалось. О железобетонную маску ломались все инструменты.

– Об этом вам тоже лучше забыть.

Спокойный ответ, опять возвращающий беседу в линейное русло и отсекающий все притоки и развилки, окончательно отбил у Никона желание продолжать. После минутного молчания, Говард молча же и ушел, вероятно, исполнив намеченный алгоритм до конца.

С мантиями обращались очень аккуратно. Берегли их. Вставали и садились осторожно, чтобы лишний раз не тереться о край широкого, неаккуратно лакированного стола. Матовый, но почему-то отражавший образ зала, экран большого телевизора, висевшего в углу над головами людей в мантиях, по диагонали, сверху вниз рассекала серебристая трещина. Этот замерший на века график словно говорил: увы, смотрящий на меня из-за решетки, твоя жизнь покатилась под откос. Теперь ты будешь тонуть в этом бурном водовороте, пока не достигнешь самого днища.

Наблюдать за всем происходящим из клетки любопытно и печально одновременно. Ощутившие тепло, холод, влажность и сухость тысяч рук прутья, пропустившие уставший взор тысяч выцвевших глаз ячейки мелкой сетки, уже десятки лет надежно хранили в толще металла печальный интерес. Беспомощность и обреченность – вот что внушали жерди, краска на которых облупилась то ли от времени, то ли от наручников. Зависимость от воли здесь собравшихся.

В душе Никона бушевал шторм. Смешивал чувства и мысли в какой-то горько-кисло-сладко-соленый коктейль, противный на вкус, ядовитый и дурманящий. Шторм начался, когда Никона привели в зал. Возможно, глаза, любимые и ненавистные, которые он не видел уже так долго, произвели в нем такое смятение. До этого в душе царил штиль, установившийся за долгие недели, проведенные в холодной и сырой, гулкой камере.

Никон смотрел то в окно, за которым вьюга обметала чудом сохранившуюся рябину, то на судей, чинно возвышавшихся над залом, то на участников процесса, пришедших защищать подсудимого или топить. Вид гнущегося под напором холодного ветра деревца успокаивал. Оно как бы сообщало: смотри, хоть я и замерзло, но сохранило упругость, зима и ветер не сломают меня, я дождусь теплой весны и снова буду зеленеть и цвести под ласковыми лучами золотого светила. Никон хотел ему верить. Очень хотел. Судьям же не верил вовсе. Не верил, но, как ни странно, понимал. Читал в этих наигранно медлительных людях лишь одно стремление – сделать свою работу аккуратно и чисто, чтобы вызвать наименьшее возмущение в среде собравшихся. Чтобы все, по возможности, остались довольны.

Если есть возможность прочитать – значит шторм начал стихать. Да, действительно стихал, когда Никон не смотрел в строну глаз, пронзающих из зала. Это мучительно тяжко.

– Город против Никона Тенко, – объявил судья.

Прокурор вел себя самоуверенно и активно. Защитник, лишь изредка, для приличия, задавая общие вопросы, преимущественно повторял одну и ту же фразу: защита вопросов не имеет.