Сергей Пациашвили - Калинов мост. Змей Горыныч

– Товарищи, – поднялся с места Олег с деревянной кружкой в руке, – воевода Вольга дал нам не лёгкое поручение. На этой земле зреет восстание, а мы знаем, что в любой момент могут вернуться колдуны. Если повториться то, что было три года назад, когда по всей новгородской земле хуторяне шли за колдунами, когда в Новгороде наступил голод и разбои, то мы больше не можем считать себя богатырями. Мы должны продолжить свой не лёгкий путь. Мы заглянем в другие сёла близ Змеиной Заставы и подавим восстания хуторян в самом зародыше. И когда здесь появятся колдуны, мы будет ждать их на заставе, уверенные, что нас не предадут местные. И дождёмся помощи из Новгорода.

– Что ж, желаю вам удачи, – поднялся вдруг Всеволод, – я же со своими людьми возвращаюсь на заставу. Воевать против простых землепашцев я не буду. Вы, новгородские суки, никогда не знали крестьянского труда, я же сам из крестьян, и я больше не буду воевать против своих.

Лицо Олега покраснело от ярости, желваки напряглись, а деревянная кружка, казалось, вот-вот лопнет у него в руке, выплеснув своё содержимое на стол.

– Ты нарушишь приказ воеводы Вольги? – сквозь зубы проговорил он.

– Ты не воевода Вольга. Ты лишь сотник. А воевода здесь я. И если хочешь спокойно жить на моей заставе, советую покориться. С колдунами же нам помогут справиться волхвы. Они такие же чародеи, они почувствуют приближение колдунов и обо всём мне доложат. Пойдём, братцы, нам пора домой.

И с этими словами Всеволод вышел из-за стола, и больше половины богатырей поднялись и последовали за ним. Олег сел на лавку, с трудом разжал зубы, чтобы испить из кружки вина.

– Ну, что будем делать, сотник? – спросил Гарольд.

– Разве не понятно? Мы возвращаемся на Змеиную Заставу.

Ратмир стоял в сером песке и боялся пошевелиться. Страх сковал всё его тело. Он молча наблюдал за тем, как огромные шершавые змею прокладывают себе путь по этому песку. Они были ни на что не похожи, их уродливые змеиные тела были словно искусственно приделаны к такому де чешуйчатому туловище. Сверху чешуя была чёрной, как земля, снизу белой. Туловище с тремя змеиными шеями и головами имело и четыре когтистых лапы, которые и помогали ему перемещаться. Змеи на этот туловище как-то неестественно извивались, будто хотело оторваться и уползти, и в то же время словно принюхивались и искали что-то. Ратмир в деталях мог разглядеть это ужасное существо. Чешуя на его теле и шеях была значительно грубее и мельче, чем у обычных змей, под каждой из голов свисал морщинистый подбородок, на головах же были многочисленный шишки, похожие на рога, которые выступали даже на выпуклых лбах. Всё это делало существо больше похожим на сухопутную ящерицу, и всё же было в нём что-то и от водной стихии, что чувствовалось сразу. Возможно, уродца выдавали зелёные глаза, покрытые специальной пеленой, какая была у рыб и позволяла им видеть в воде. На змеиных шеях поблёскивала какая-то слизь, какую нельзя увидеть у сухопутных ящериц, но которая постоянно присутствует не теле у змей. И всё же, это существо принадлежало не только водной стихии. Было что-то ещё, что Ратмир пока никак не мог разглядеть. Он не мог понять, зачем змеям такие грубые головы, такие мощные и многочисленные зубы в пастях и, конечно же, странные кадыки. Юный художник видел это существо в мельчайших деталях и при желании смог бы изобразить его, но сейчас он застыл как в копанный, боялся издать даже малейший звук, готов был закопаться в этот странный серый песок, лишь бы существо не заметило его и не разорвало, как игрушку.

– О, это ты, Монашек? – послышался позади знакомый хриплый бас, – тебе что, жить надоело?

Ратмир в ужасе обернулся, ожидая увидеть Гарольда, но вместе этого разглядел Путяту. Послушника мало беспокоило, почему тысяцкий говорил голосом Гарольда, он с дрожью ужаса повернул голову обратно, и увидел, что все шесть мерзких зелёных глаз отвратительного существа смотрят теперь на него. Одна из змеиных голов открыла свою розовую пасть и вдруг… заговорила человеческими словами, хоть и грубым, больше похожим на рык голосом:

– Придут печенеги – погибнет застава. И змеи тогда победят.

– Нет, нет, – в ужасе дрожал Ратмир. Он не мог пошевелиться, застыл в оцепенении и чувствовал лишь дикий ужас перед мерзким созданием, подобным при этом человеку. Вокруг монстра же возникло едва заметное белое свечение, существо шаркнуло когтистой лапой и вдруг взмыло в воздух. Ратмир чувствовал, как всё больше уходит в песок. Песка уже было ему по колено, и он продолжал тонуть. Но юный послушник был даже рад утонуть в этом песке, чтобы не видеть этих неестественно парящих в воздухе змей с туловищем ящерицы. А существо неспешно делало круги на небе, осматривая местность, и, наконец, начало снижаться. Путята был ещё здесь, но теперь он держал в руке свой меч, лицо его приняло воинственное выражение. Ещё мгновение, и, казалось, он сам бросится навстречу мерзкому монстру. Но этого делать не пришлось. Чудовище снижалось прямо на Путяту. Тысяцкий замахнулся, но не достал лезвием врага: монстр был слишком высоко. Существо парило прямо над Путятой и никак не хотело снижаться. Ратмир увидел, что все три змеиных голов сделали глубокий вдох, и огромная чешуйчатая грудь стала ещё больше раза в два. И затем из ноздрей всех трёх змеиных голосов вырвались струи жёлтого пламени и устремились на Путяту. Тысяцкий вскрикнул от ужасной боли, лихорадочно замахал мечом, но это было бесполезно. Он горел, слово факел, а монстр всё извергал пламя. В какой-то момент Ратмир почувствовал, что чувство ужаса на мгновение пропало и сменилось чувством удовольствия. Ему почему-то нравилось наблюдать, как сгорает заживо Путята, постепенно превращаясь в чёрный горящую головешку. Но даже когда всё тело тысяцкого обуглилось, когда на нём нельзя было различить никаких признаков одежды или кожи, он всё равно продолжал издавать крик боли, исходящий откуда-то из самого нутра. Наконец, ужасная казнь закончилась. Пламя потухло, на месте, где только что стоял тысяцкий, появилась дымящаяся горста серого песка. И тут новая волна ужаса охватила Ратмира. Он понял, что это за серый песок, затягивающий его всё глубже, понял, что всё эти есть прах сотен, возможно, тысяч заживо сожжённых людей. Праха было невообразимо много, он был повсюду. И Ратмир почувствовал невероятное отчаяние от того, что вот-вот и сам превратиться в эту горстку праха. Вся его любовь, все его страдания и устремления, все чудесные воспоминания о Милане станут лишь горсткой праха посреди таких же гор. Ратмир лихорадочно пытался выбраться, но, чем больше он двигался, тем быстрее тонул в прахе. А монстр тем временем уже приближался, на этот раз он спустился на землю, сел прямо в серый песок напротив напуганного до смерти послушника.