Карл Каутский - Экономическое учение Карла Маркса. С современными комментариями

Каутский провел в Грузии три месяца и считал, что эта республика станет образцом демократического социализма и примером другого, не большевистского, результата революции на территории бывшей Российской империи.

Тогда же он пишет брошюру «Грузия. Социал-демократическая крестьянская республика».

По Каутскому, грузинский пролетариат осуществляет свою власть в форме демократии. «Марксистский Папа» в восторге и от грузинской земельной реформы (оставляют бывшим хозяевам ровно столько, сколько может обработать одна семья), и от кооперативного движения. В Грузии нет репрессий против духовенства. Там удалось избежать гражданской войны.

Конечно же, Каутский осуждал возможную советизацию Грузии, которая и произошла практически одновременно с выходом его «грузинской» брошюры.

Троцкий немедленно отвечает ему, и это будет, кажется, единственный случай, когда Сталин похвалит текст Троцкого как мастерский образец аргументации.

По Троцкому, Грузинская республика сначала пыталась заручиться военной поддержкой немцев, а потом Антанты, интриговала против красной Москвы, была готова к сотрудничеству с белыми, подавляла восстания в Абхазии и Осетии, преследовала местных большевиков, подозревая в них московских агентов, и т.п.

В целом Троцкий оценивал Грузинскую республику как мелкобуржуазную и нежизнеспособную, чем и оправдывал ее советизацию и большевизацию, в которых Каутский видел только «советский империализм».

Но и за пределами грузинской проблемы Троцкий и Каутский еще не раз полемизировали.

По Троцкому, нельзя научиться верховой езде, не вскочив для этого на лошадь. Он исходит из того, что и пролетариат, и партия, и весь мир неизбежно изменятся в процессе развития революции из мирового кризиса, а бесконечное ожидание «дозревания условий» – просто риторическая уловка умеренных, позволяющая максимально долго воспроизводить власть буржуазии.

Троцкий обвиняет Каутского в том, что он изъял вопрос о демократии из конкретного исторического расклада классовых сил. На это Каутский возражает, что именно сейчас, а не «вообще» демократия становится ничем не заменимым средством для освобождения трудящихся в условиях массовой печати, партийного строительства на местах, обратной связи между парламентом и электоратом. После крушения монархических режимов в условиях демократии организованный пролетариат и его партии должны защищать и совершенствовать республику, а не ниспровергать ее. Тот, кто отказался от демократии, откажется вскоре и от социализма, и ничего кроме «государственного капитализма», пусть и прикрытого красным флагом, из этого не получится.

Каутский обвиняет («От демократии к государственному рабству», 1922) Троцкого в том, что он находит школу социализма в войне и милитаризации народа. Для него, всю жизнь тяготевшего к пацифизму и мечтавшего о международном разоружении, это особенно нестерпимо. В основе большевистского презрения к демократии он видит тот факт, что коммунисты с их радикальной риторикой никогда не получат большинства на выборах, тогда как более осторожные и готовые к компромиссам социал-демократы запросто могут рассчитывать на парламентское большинство.

Парижская коммуна, по Каутскому, сохраняла основные демократические принципы и процедуры.

Чем более отсталой является страна, в которой вспыхнула революция, тем важнее в ней будет роль заговорщиков, а не широких народных движений (Каутский приводит в пример Италию).

Он видит предтеч большевизма скорее в Нечаеве, чем в Марксе, и цитирует Розу Люксембург, критиковавшую Ленина за излишний «бюрократический централизм», который сковывает, как панцирь, возможности и устремления пролетариата.

По Каутскому, после революции заговорщические принципы, установленные Лениным внутри большевистской партии, были перенесены на общегосударственный уровень, а потом и на уровень международный (в Коминтерне).

Политический образец для Каутского – английский чартизм, его антипод – французский бланкизм, и большевики пошли именно этим, вторым путем.

Симпатии «марксистского Папы» однозначно на стороне меньшевиков, таких людей, как Мартов или Плеханов.

Большевизму он предсказывает неизбежное историческое крушение, которое надолго и во всем мире дискредитирует саму идею социализма.

В 1922 году Каутский утверждает («Пролетарская революция и ее программа»), что переходный период – это правление демократической коалиции, а вовсе не диктатура пролетариата. Идеолог большевистской партии Бухарин в 1925 году объявит эту подмену окончательной «изменой марксизму». В этом смысле Каутского можно упрекнуть в возврате к лассальянству своей молодости.

Если говорить о консолидированном мнении партийного руководства, то лидеры большевиков решили, что, с одной стороны, Каутскому (как и меньшевикам) не хватило исторической диалектики, чтобы оценить всю смелость их парадоксальной стратегии, а с другой стороны, сама эта нехватка диалектики у признанного во всем мире марксистского ортодокса связана с его постепенным встраиванием в «нормальную» политику, все менее предполагающую возможность насильственных революций, а тем более гражданских войн.

С точки зрения Ленина и Троцкого, сама эта «нормальность» европейской парламентской политики есть хрупкий компромисс, который в любой момент может быть обнулен в пользу одного из борющихся классов. Западная демократия не абсолютная ценность, но только промежуточный финиш, недолгое состояние антагонистического общества в межреволюционные периоды его развития.

По Каутскому, у большевиков для социализма нет ни средств (демократическая политика), ни условий (уровень развития производств и классового сознания), а полагать, что все это возникнет по ходу в условиях партийной диктатуры над малограмотным аграрным населением, значит впадать в авангардизм, не подкрепленный ничем.

Для возникновения новых, социалистических отношений в обществе недостаточно ни экспроприаций, ни декретов, ни Красной армии.

Видный меньшевик – эмигрант Александр Потресов – поддержал Каутского в этой полемике в 1927 году.

В конце концов Каутский признает победивший в России большевизм партийным самодержавием.

В 1930 году он скажет о сталинизме, что это законченная форма бонапартизма и большевики напрасно сравнивают себя с якобинцами. Что же касается якобинского террора Французской революции как такового, то он вообще не должен повторяться в новых революциях XX века, без этого вполне можно обойтись.

В своей поздней работе «Большевизм в тупике» (1930) Каутский критикует раскулачивание, коллективизацию, систему колхозов и лишение профсоюзов последней самостоятельности. Он видит сталинизм как систему, главные задачи которой – сохранение власти партийной бюрократии любой ценой и постоянная имитация социализма насильственными методами, чтобы и дальше морочить весь мир.