Сборник статей - Путь в Европу

Короче, они тоже у власти надолго не задержались. В 1993-м их сменило правительство «экспертного» типа, которое за счет приостановки реформ, начатых СДС, сумело обеспечить некоторую стабильность. Но «эксперты» были политически слабы: начав правление под влиянием СДС, в дальнейшем они попали в зависимость от партии этнических турок и все тех же бывших коммунистов – Болгарской социалистической партии (БСП), которая и выиграла затем выборы 1994 года, причем с большим преимуществом.

Евгений Сабуров: Когда у вас были освобождены цены?

Иван Крастев: В январе 1991-го.

Евгений Сабуров: А приватизация? Я знаю, что были болгарские ваучеры.

Иван Крастев: До кризиса 1997 года приватизация проводилась в очень ограниченных масштабах. Во-первых, была возвращена собственность бывшим владельцам, экспроприированная у них при коммунистах. Во-вторых, действительно была массовая ваучерная приватизация небольших и средних предприятий – как правило, заведомо неперспективных. Эффективный собственник в результате этой приватизации не появлялся.

Веселин Иванов:

И население от нее фактически ничего не получило. Ваучер был платный, стоил 25 левов, и его мог купить любой взрослый гражданин Болгарии не старше 80 лет. Кто хотел, покупал. Я, например, приобрел ваучер, моя жена и дочь – тоже. Сейчас они где-то лежат, никому не нужные. Кто-то, конечно, эту бумагу продал, кто-то обменял на акции предприятий, но чтобы люди получали дивиденды – я такого не слышал.

Что касается реституции, т. е. возвращения собственности бывшим владельцам, то она прошла нормально: людям, сумевшим доказать, что они или их родители были собственниками, все было возвращено. Правда, кроме лесов: они считаются национальным достоянием.

Евгений Сабуров: Означает ли это, что в процессе реституции был решен вопрос о собственности на землю?

Йонко Грозев (руководитель программы юридического анализа Центра либеральных стратегий):

Нет, не означает. Дело в том, что большинство крестьян получило в начале 1990-х небольшие земельные участки. При этом рынок земли не возникал и возникнуть не мог, так как не был обеспечен институционально.

Люди не продавали землю, потому что ни у кого не было интереса в покупке мелких участков. В результате сельскохозяйственное производство оказалось у нас в те годы фактически на нуле. И только в последние два-три года наметились изменения. Возник земельный рынок, который очень бурно развивается. Институционально это происходит прежде всего посредством торговли акциями на биржах, чего раньше не было.

Георгий Сатаров (президент Фонда «Индем»):

Насколько я понял, главная ваша проблема в 1990-е годы заключалась в том, что рыночная экономика функционировала при отсутствии соответствующих ей институтов. Но для нас это неразрешимая проблема и поныне. Мы сплошь и рядом сталкиваемся с тем, что институты, импортируемые с Запада, не работают в России так, как они работают на Западе. Накладываясь на нашу социальную ткань, они деформируются, превращаясь в нечто такое, что ничего общего с оригиналом не имеет.

У вас, насколько понимаю, было то же самое, но вам из этой ловушки удалось выбраться – иначе Болгария не была бы сегодня в Евросоюзе. И я хочу понять, как и благодаря чему?

Йонко Грозев:

Наш опыт показывает, что для европеизации институтов необходим широкий общественный консенсус. Политический класс и население должны осознать это как приоритетную общенациональную цель. До 1997 года ее в Болгарии не было. Потом, под влиянием урока, преподнесенного кризисом, она появилась. Но без давления со стороны Брюсселя и консенсуса относительно необходимости следовать его рекомендациям мы бы трансформацию институтов вряд ли осуществили. Ведь и при наличии такого давления нам до сих пор удалось не все.

Прежде всего я имею в виду создание эффективной судебной системы, системы независимого правосудия. В 1990-е годы эта система была бессильна перед организованной преступностью и коррупцией, и ее реформирование было одним из главных требований Брюсселя в период подготовки нашего вступления в ЕС. Многое в этом отношении удалось сделать. Однако и сегодня у Евросоюза существует масса претензий к нашей правовой системе, которая все еще считается недостаточно эффективной. Так что европеизация институтов в Болгарии не завершена.

Евгений Ясин: Мне пока не все ясно насчет вашей приватизации. Первые восемь лет, предшествовавшие экономической катастрофе 1997 года, она, как я понял, осуществлялась в Болгарии в умеренных дозах, а основная ставка делалась на государственный сектор. А что было потом?

Иван Крастев: Потом очень быстро, в течение двух лет, было приватизировано около 60% государственной собственности. Сначала осуществили так называемую менеджерскую приватизацию туристического и гостиничного комплексов, что вызвало, мягко говоря, неоднозначную реакцию в обществе: фактически собственность передавалась управленческому аппарату этих комплексов. А затем началась настоящая приватизация, когда предприятия стали выставляться на торги.

Евгений Ясин: Иностранный капитал на торги допускался?

Иван Крастев: Да, и во многих случаях наши предприятия покупались именно иностранцами. Европейцам и американцам принадлежит сегодня 95—96% нашего банковского сектора, более 90% страховых компаний. Были проданы важнейшие инфраструктурные предприятия, в том числе – 40% болгарской телекоммуникационной компании. Готовится продажа нашего морского флота. Мы заинтересованы не только в бюджетных поступлениях от приватизации, но и в стратегических инвесторах, каковыми являются представители крупного западного капитала. Поэтому мы охотно продаем им то, что они готовы купить.

Евгений Сабуров: Каков был у вас экономический спад и к какому времени удалось восстановить объемы производства?

Иван Крастев: С 1989 по 1997 год мы потеряли около 50% ВВП. А восстановление произошло к 2005 году.

Деян Кюранов: Но экономический рост наметился уже в 1998-м.

Иван Крастев:

Да, и с тех пор он составлял в среднем 5,2% в год. Притом заметьте, что своих энергетических ресурсов у нас нет, мы их вынуждены покупать, причем по растущим ценам. И если мы до сих пор отстаем по основным экономическим показателям от других стран Евросоюза, то прежде всего потому, что дольше других были подвержены иллюзиям относительно возможности особого болгарского пути. За эти иллюзии пришлось дорого заплатить.

Можно ли, однако, утверждать, что вступление в Евросоюз и стабильный экономический рост сопровождаются ростом социального оптимизма в болгарском обществе? Нет, пока это утверждать нельзя. Конечно, процент людей, считающих, что они справляются с жизнью, в последние годы растет. Тем не менее у населения нет ощущения, что страна одержала какую-то большую победу. Скорее доминирует ощущение потерь. Причем дефицит оптимизма наблюдается в самых разных социальных группах.

Если вы говорите, например, с пенсионерами, то они сравнивают свою нынешнюю жизнь с тем, как они жили до 1989 года, и оценивают произошедшие с тех пор перемены однозначно негативно: «Мы ничего не приобрели, только потеряли». Но и те, кто от реформ явно выиграл, тоже настроены скептически. Потому что они сопоставляют свою жизнь не с тем, что было в Болгарии двадцать лет назад, а с тем, что есть сегодня на Западе: «Ну и чего мы достигли?»

Читать дальше