Карл Поланьи - Избранные работы

Такое вынужденное обращение в утилитарную веру роковым образом повлияло на самосознание западного человека.

Новый мир экономических стимулов основан на заблуждении. Сами по себе голод и выгода являются не более экономическими мотивами, чем любовь и ненависть или гордость и предубеждение. Ни один человеческий стимул не является per se экономическим. Не существует особого экономического переживания в том смысле, в котором можно говорить о религиозном, эстетическом или сексуальном переживании человека. Перечисленные чувства обычно вызывают желание снова пережить их. Применительно к материальному производству такое утверждение неочевидно.

Экономический фактор, лежащий в основе социальной жизни, столь же мало способен порождать определенные стимулы, как и равно всеобщий закон тяготения. Безусловно, если не есть, можно погибнуть, точно так же как нас может погубить упавшая скала. Но муки голода не превращаются автоматически в производственный стимул. Производство – это не индивидуальная, а коллективная забота. Если индивид голоден, у него есть разные выходы. От отчаяния он может пойти на кражу или разбой, но такие поступки никто не назовет продуктивными. Человек как политическое животное зависит не от природных, а от социальных законов. Идея XIX века о том, что голод и выгода суть экономические стимулы, возникла непосредственно из потребностей организации производства при рыночной экономике.

Голод и выгода привязаны здесь к производству через необходимость получения дохода. Ибо в подобной системе человек, если он хочет выжить, должен покупать товары на рынке в счет доходов от продажи других товаров на рынке. Название этих доходов – заработная плата, рента, проценты – меняется в зависимости от того, что выставляется на продажу: рабочая сила, земля или деньги. Доход, именуемый прибылью, – вознаграждение предпринимателя – обеспечивается продажей товаров по более высокой цене, чем стоимость товаров, использованных для их производства. Таким образом, все доходы вытекают из продаж, а все продажи прямо или косвенно содействуют производству. Производство фактически является побочным результатом с точки получения дохода. Поскольку индивид получает доход, постольку он автоматически содействует производству.

Очевидно, что система работает лишь потому, что для индивидов имеет смысл заниматься зарабатыванием доходов. Чувство голода и жажда наживы обеспечивают такой смысл вместе и по отдельности. Эти два побуждения связываются таким образом с производством. Соответственно, они получили название экономических. По всей видимости, голод и жажда наживы являются теми стимулами, на которых должна покоиться всякая экономическая система.

Однако это положение безосновательно. Обозревая виды человеческих сообществ, мы видим, что голод и выгода не всегда побуждают к производству, а если и побуждают, то в сочетании с другими мощными стимулами.

Аристотель был прав: человек не экономическое, а общественное животное. Он стремится не столько обеспечить свои личные интересы путем материальных приобретений, сколько достичь социального благосостояния, общественного положения, авторитета. Имущество служит ему средством для достижения этих целей. Его побуждения носят смешанный характер и связаны с желанием обрести общественное одобрение – производственная деятельность находится на втором плане. Экономика, как правило, вплетена в социальные отношения. Переход к обществу, встроенному в экономическую систему, был радикальным новшеством.

Я полагаю, теперь следует обратиться к фактам.

Во-первых, перед нами открылась первобытная экономика. Назовем два имени: Бронислав Малиновский и Ричард Турнвальд. Эти и другие исследователи перевернули наши представления в этой области и положили начало новой научной дисциплине. Миф о дикаре-индивидуалисте был опровергнут давным-давно. Ни его животный эгоизм, ни мнимая склонность к меновой торговле, ни тенденция вести натуральное хозяйство не были доказаны. Но столь же несостоятельной оказалась легенда о коммунистической психологии дикаря, его пресловутом непонимании собственных интересов. (Грубо говоря, выяснилось, что люди всех эпох были более или менее одинаковыми. Если изучать общественные институты не изолированно, а в их связи, оказывается, что люди ведут себя в основном понятным для нас образом.) Разговор о коммунизме объясняется тем фактом, что организация производственной или экономической системы обычно не оставляла индивиду возможности умереть голодной смертью. Место у очага и кусок хлеба были ему обеспечены независимо от того, какую роль он играл во время охоты, в возделывании пашни, в уходе за скотом и за растениями.

Вот лишь некоторые примеры. При системе крааль-лэнд в племени каффирс «невозможно быть нищим: любой нуждающийся в помощи получает ее безоговорочно» [Mair L. P. An African People in the Twentieth Century. 1934]. Член племени квакиутль «никогда не подвергается риску остаться голодным» [Loeb E. M. The Distribution and Function of Money in Early Society. 1936]. «В обществах, находящихся на грани выживания, никто не голодает» [Herskovits M.J. The Economic Life of Primitive Peoples. 1940]. В самом деле, индивиду не угрожает голод до тех пор, пока все общество не оказывается в затруднительном положении. Это отсутствие опасности оказаться без средств к существованию для индивида делает первобытное общество в каком-то смысле более человечным, чем общество XIX века, и одновременно делает его менее экономическим.

То же самое относится к мотиву личной наживы. Еще несколько цитат. «Характерной чертой первобытной экономики является отсутствие стремления получить прибыль в процессе производства и обмена» [Thurnwald R. Economics in Primitive Communities. 1932]. «Выгода, которая часто является стимулом труда в цивилизованных сообществах, никогда не выступает в качестве его мотива в условиях первобытного хозяйства» [Malinowski В. Argonauts of the Western Pacific. 1930]. Если так называемые экономические стимулы являются для человека естественными, нам придется зачислить все ранние и первобытные общества в разряд неестественных.

Во-вторых, в этом отношении не существует разницы между первобытными и цивилизованными обществами. Обратимся ли мы к древнему городу-государству, деспотической империи, феодальному владению, городской коммуне XIII века, меркантилистскому режиму XVI века или централизованному государству XVIII века – повсюду мы увидим, что экономическая жизнь растворена в социальной. Источниками экономических стимулов являются обычай и традиция, общественный долг и частные обязательства, религиозный устав и политическая преданность, правовое принуждение и административные предписания, принятые правителем, муниципалитетом или цехом. Ранг и статус, требование закона и угроза наказания, общественное одобрение и личная репутация обеспечивают участие индивида в производственной деятельности.