Ричард Овери - Сталин и Гитлер

В Германии страстным желанием отменить результаты Великой Войны, освободиться от чувства вины, возродить мощное авторитетное государство, устранить угрозу коммунизма, утвердить особые Германские ценности и культуру были всецело охвачены не только активисты, участвовавшие в националистической революции, но и многие остальные немцы, проявлявшие враждебность или индифферентные по отношению к национал-социалистической партии. Коллективная психологическая травма и стыд, вызванные поражением в войне, в 1933 году внезапно оборвались; чем более очевидной становилась перспектива того, что Гитлер действительно способен исполнить обещания политического возрождения Германии, ее морального обновления и подъема культуры, тем с большей готовностью население идентифицировало себя с диктатурой и новой эпохой в истории Германии. Потребность в вере в возможность искупления отражала коллективное безрассудство, психологическую меру которого с позиции истории невозможно определить, но она проявлялась с очевидностью в готовности населения принять за истину заявления режима, погрузиться в его язык, усвоить его ценности и поведение. Этот процесс сублимации, завершившийся за очень короткий период времени, указывает на то, что поддержка народа не была лишь ответом на язык и пропагандистскую риторику режима, она вытекала из чувства незащищенности и возмущения тех, кто поддерживал и одобрял Гитлера, как Германского мессию даже до 1933 года. В этом, как и в советском, случае диктатуры свели преданность и веру к простой формуле, заключавшейся в вере в лучшее будущее, более безопасную идентичность и преобразующее воздействие новой политики. Энергия этого призыва действовала неотразимо даже на тех, кто не был убежден им; те же, кто продолжал сопротивляться, рассматривались как еретики, которые оказались неспособны постичь новую веру.

Это не означает, что каждый немец стал национал-социалистом или каждый советский гражданин – коммунистом. Одобрение центральных мифов диктатуры для большинства рядовых граждан носило характер побочного процесса, который во многих случаях оставался тем, что не вполне осознается. Огромное большинство людей в каждой из систем не имело особых причин не верить в ту реальность, которая была им дарована. Способность историков отвергать искаженную или ложную реальность, очевидную в речах и пропагандистских листках, распространявшихся диктатурами, является привилегированной реакцией, преуменьшающей ту степень, до которой эти документы использовались тогда и так, как будто сентименты, выраженные в них, действительно были правомерны 36. Склонность предполагать, что населения обеих диктатур находились в состоянии перманентной вовлеченности в критические действия – воодушевленные, отвергающие, и сопротивляющиеся, означает преувеличивать степень общего политического самосознания и приписывать им не соответствующую реальности степень осведомленности о более широких процессах в государстве, о которых даже многие партийные функционеры часто не догадывались.

Огромное большинство советских и германских граждан никогда не исключались из нового общества. Они оставались за пределами основных политических процессов, держась от них на относительно большом расстоянии; их взгляды на политическую реальность были узкими и ограниченными, эти люди были плохо информированы и не увлекались особыми размышлениями; их не затрагивал террор, если их не квалифицировали как противников; их повседневная жизнь находилась в тени политики, но не обязательно включалась в нее. Местные отделения партии доводили до них партийную линию, следили за непокорными и поощряли энтузиазм по отношению к делу. Метафоры режима представлялись далекими устремлениями, сами лидеры для них свелись к иконографическим образам, мелькавшим на краткий миг в кадрах кинохроники или в газетной статье, но физически очень далекие от основной массы населения. Оба, и Гитлер, и Сталин, стали объектами идеализации, как феномены, способные выполнить свое главное обязательство – в неумолимой борьбе создать желанную утопию. Эти политические амбиции были восприняты и усвоены рядовыми гражданами, став нормой их поведения в обычной жизни. Сима Аллен, американец, в 1930-х годах живший в Советском Союзе, записал много разговоров с обычными русскими людьми, которые показывают, как легко мифы режима становились неотъемлемой частью повседневной жизни. «Если бы мы не построили нашу промышленность, мы бы давно уже были разрушены каким-нибудь иностранным государством»; «позвольте мне сказать, Россия развивается так, как она никогда не могла развиваться в прежние времена! Жизнь немного трудная сейчас, но она стремительно улучшается»; текст татарской песни: «говорит обо всем, что сегодня ново и хорошо в нашем мире и как мы меняем старый мир» 37.

Правители и ведомые ими народы Германии и Советского Союза, составив заговор, создали общества, которые всем коллективом сообща боролись за установление обещанной новой эпохи. В этих взаимоотношениях и Гитлер, и Сталин выставляли себя выразителями более широких интересов и социальных устремлений народов, которыми они правили, и именно в этом качестве принимались значительной частью населений обеих стран.

В своей ежедневной практике современная диктатура опирается на атмосферу соучастия, точно так, как она действует, когда стремиться изолировать или уничтожить какое-либо меньшинство, подавленное и терроризируемое положение которого в итоге укрепляет рациональное стремление остальной части населения быть включенным в общество и защищенным. Сталинский и гитлеровский режимы представляли собой популистские диктатуры, подпитывавшиеся шумным одобрением самых широких масс населения и массовым соучастием в их функционировании, кроме того, притягательностью ничем не ограниченной власти. Огромное множество воспоминаний тех, кто прошел через обе диктатуры, совершенно недвусмысленно свидетельствуют о том, что такая притягательность действительно имела место; в этой притягательности отражалась эмоциональная связь, в одно и то же время экзальтирующая, волнующая и даже отталкивающая, просуществовавшая ровно столько, сколько просуществовал сам объект притягательности, ее отзвук сохранился лишь в одержимости народа исторической памятью об этих двух исключительных персонажах. Взгляд на две диктатуры лишь как на системы политического подавления делает невозможным постижение их глубинной сути, поскольку в их функционировании с готовностью соучаствовало огромное множество людей, видевших в них инструмент своей эмансипации или безопасности, повышенной идентичности или персональных преимуществ.