Светлана Моторина - Травля: со взрослыми согласовано. 40 реальных историй школьной травли

Наступил сентябрь, а обещанного комфорта мы не чувствовали. Как я и предполагала, травля стала коллективной. Вокруг особенного мальчика, который, кстати, по словам директора, в интеллектуальном плане был совершенно нормальным и имел проблемы только поведенческого характера, собралась группа хулиганов. Они не были плохими: обычные ребята, которые играют в футбол, ходят на борьбу, могут выкинуть матерное словечко. Как большинство обычных мальчиков, особенно в нашей российской ментальности, они с самого детства стремятся показать себя «мужиками». Ярослав – с кудряшками и огромными голубыми глазами, тонкий и высокий, очень далекий от драк и способный поддержать беседу только о Моцарте, Мунке и своей фантазийной стране Игрушляндии – этим мальчикам не нравился. Моего сына всегда любили взрослые, называли его «Маленьким принцем», как я написала в начале. А среди спортивных агрессивных детей он с трудом находил себе место. Его каждый день называли «девочкой», постоянно шпыняли и смеялись над любым сказанным им словом. Он всегда приходил в школу за сорок минут до начала уроков, и если в это время в классе был кто-то из мальчиков, для Ярослава начинался ад. Он с восьми утра ждал, когда же кончится день. Из всех мальчиков класса только трое его не трогали и поддерживали с ним хорошие отношения.

В конце ноября Ярослав признался, что в школе ему стало невыносимо. Он сказал так: «Если тюрьма – это место, где тебя держат силком и из которого хочется вырваться, значит, школа – тюрьма». Папа учил его драться, давать сдачи. Теоретически Ярослав мог бы это делать, он сильный: в тот период наш мальчик занимался теннисом и конным спортом, справлялся со здоровенным конем. Но вступить в борьбу с человеком для него было немыслимо. Он походил какое-то время на борьбу, но вскоре тренер посоветовал нам забрать сына: Ярослав прекрасно выполнял все спортивные нормативы, но как только дело доходило до спарринга, он замирал. В нем совершенно не было природной злости. Тогда мы стали учить его давать обидчикам словесный отпор, говорили, что своим страхом он еще больше провоцирует ребят на травлю. Все зря: у нас был слишком серьезный конкурент, Марьиванна. Ярослав как мантру повторял: «А Марьиванна говорит, что нельзя давать сдачи. Она говорит, что, если меня кто-то обижает, я должен просто уходить или звать ее». Но почти все нападки на сына происходили за ее спиной или в ее отсутствие: не дозовешься. Мы пытались донести до Ярослава: то, что с ним происходит, недопустимо, это травля. Он нас не слышал, верил только учительнице, которая твердила, что все нормально, дети так играют. Еще она говорила: «Ярослав, зачем ты защищаешь девочек? У них свои проблемы, у тебя свои. Пусть они сами разбираются, а ты отойди в сторону».

Мы показали сыну фильм «Чучело». Когда он кончился, Ярослав еще долго сидел молча и плакал. Потом выдавил: «Очень похоже на наш класс. А я-то как раз Чучело и есть».

На следующий день мы с мужем сидели в кабинете директора младшей школы и просили перевести сына в другой класс. Я была беременна, оставалось две недели до родов, видимо, поэтому Роза Марковна была с нами тактична. Сказала, что перевод невозможен, мест нет. Как и раньше, обещала во всем разобраться. Отметила, что и мы со своей стороны подливаем масла в огонь: слишком остро относимся к школе, допрашиваем ребенка каждый день, вот он и воспринимает детские игры не совсем адекватно. А учительница у нас замечательная: вон как в прошлом году ее большинство поддержало!

Марьиванна, надо сказать, с нами весь второй класс не общалась. Нашим «связным» стала моя мама – она до пенсии работала в школе и теперь пыталась найти контакт с, так сказать, коллегой. Мама осторожно рассказывала Марьиванне о состоянии Ярослава и просила помощи. Учительница в ответ твердила, что все преувеличено, дети играют, а она вряд ли поможет, ведь воспитание идет из дома. При каждой встрече она повторяла, какие мы с мужем ужасные (хотя что может быть глупее: говорить матери о никудышности ее дочери и зятя!). Но что сама Марьиванна делала в моменты травли? Нет, она ее не подогревала. Но она ее допускала – либо своим отсутствием, либо склоненной над тетрадями головой. Когда все уже просто бросалось в глаза, она бежала к месту конфликта с криком: «Не трогайте Ярослава. Оставьте его в покое!» – тем самым еще больше выделяя тот факт, что травля есть и ребенок нуждается в защите. Никто не проводил работы по сплочению коллектива, никто не объяснял классу, что подобные вещи недопустимы.

Обещания директора выполнены не были, ситуация ухудшалась. Ярослав стал очень нервным, появились тики. Весь второй класс наш мальчик болел: неделю учился, две сидел дома – так протестовал его организм. Весной к травле присоединились все девочки класса. И та, которую Ярослав защищал, и та, чья мама Оксана была самым верным моим союзником. Не стоит обвинять этих детей: все откликнулись на зов: «Ату его!» Они называли Ярослава придурком, странным, а когда мамы спрашивали – почему, объяснений не находилось. Просто так считали все.

В мае произошли события, которые переполнили чашу нашего терпения. Однажды Ярослав пришел из школы в слезах. Рассказал, что над ним снова издевались: заталкивали в женский туалет; ну, к этому он уже был почти привычен. А потом позвали к дереву, сказали, что там есть цветок, его надо понюхать. Наш маленький принц пошел и понюхал. Это были птичьи экскременты. Услышав это, моя мама позвонила Марьиванне. Та устало сообщила, что ничего сделать не может. Однако на следующий день она провела в классе разбор ситуации, после чего объявила, что дети так играли, а Ярославу все показалось. Сын так и сказал: «Мама, мне все объяснили. Оказывается, я неправильно понял. Это они так играли. И еще учительница меня отругала за то, что я все дома рассказал, расстроил маму и бабушку». Мой ребенок чувствовал себя кругом виноватым: и понял все не так, да еще и разволновал родных.

Тут я не выдержала и закричала, что это вранье, которому нельзя верить. Он никого не расстроил, это они нас всех расстроили. И рассказывать надо, и это никакая не игра. Он слушал, а потом произнес: «Лучше бы меня вообще не было. Все проблемы из-за меня».

Эти слова прозвучали как набат. Муж пошел к директору центра, потребовал перевода в другой класс. Место тут же нашлось. Как мы позже выяснили, перевод в ситуациях буллинга не приветствуется, так как это минус учителю, а значит, минус рейтинговой школе.

На следующий день я пошла знакомиться с новой учительницей и оказалась первой, кто сообщил ей о переводе. Роза Марковна настолько не верила в возможность перевода, что даже после решения руководства ничего ей не сказала. Учительница смотрела на меня огромными от испуга глазами: наша фамилия была на слуху, о нашем терроре и мучениях Марьиванны в школе ходили легенды. Я понимаю этого педагога: она была уверена, что через месяц учебы мы начнем писать кляузы, скандалить и настраивать против нее родителей. С трудом я уговорила ее посмотреть на Ярослава и вскоре привела сына.