Игорь Минутко - Что там, за поворотом?

Вовка поднял деревянную крышку. Из погреба веяло холодом и сыростью. Витя за Вовкой спустился по крутой лестнице вниз. Глаза постепенно привыкли, и он увидел кучу картошки с длинными белыми корнями; прямо на земле на деревянной доске стояли крынки с молоком.

— А где же лед? — спросил Витя.

— Под землей. — И Вовка объяснил: — Еще зимой, когда на Птахе лед крепкий, каляный, мы его рубим на куски. Знаешь, получаются такие голубые глыбы, в них, как в зеркало, можно смотреться. Здесь, — Вовка топнул, — вырываем яму, кладем туда лед, сверху газеты, а на газеты — землю. Там и сейчас лед, все лето будет лежать, до следующей зимы. Чем не холодильник?

Витя вспомнил белый большой холодильник на кухне своей городской квартиры.

Витя передернул плечами — он совсем замерз. Мальчики выбрались из погреба в избу.

Вовка поставил на стол крынку с молоком. Крынка сразу запотела. А в желтых, даже розовых сливках, которые покрывали молоко сверху, плавали черными точками мушки. Вовка выловил их кончиком ножа, и мальчики стали пить холодное густое молоко с толстыми ломтями черного хлеба, посыпая его крупной солью. Было очень вкусно.

В это время в сенях затопали; загремело ведро.

— Мамка, — сказал Вовка. — Не в духе вроде.

В комнату вошла маленькая женщина с такими же, как у Вовки, широко поставленными глазами — взгляд ее был озабоченным; волосы выбились из-под косынки; она была в резиновых сапогах; от нее пахло куриным пометом. Женщина стала в дверях, смотрела на Вовку, а Витю вроде не замечала.

— Ну что мне с тобой делать? — закричала женщина. — Немытый, нечесаный. И опять рубаху порвал!

— Мам, я... — начал было Вовка, но женщина закричала еще громче:

— На погибель мою растешь! Почему теленок непоенный?

— Мама, я...

Тут маленькая женщина заметила Витю, вернее, стала рассматривать его, и глаза ее сделались любопытными.

— А это кто же такой чистенький? — недоуменно спросила она.

— Витька, — сказал Вовка. — Дачник. У бабы Нюры они стоят.

— Понятно, — задумчиво сказала Вовкина мать. — Ну, давай знакомиться. Меня тетей Ниной звать.— Рука у нее была сильная, холодная, с потрескавшейся кожей. — Вон как люди ходят. Брал бы пример, бесстыжие твои глаза. — Вдруг она подошла к Вовке, ласково потрепала его по голове. — Есть хочешь?

— Нет, — ответил Вовка и счастливо улыбнулся. — Мы вот с Витькой молока с хлебцем поели.

— Поели? Ну и молодцы. — Тетя Нина опять задумалась. — Устала — сил нет. Все косточки болят. Посплю часа два. А вы, ребятки, идите бегайте.

— Мам, так я сейчас теленка напою.

— Ладно, ладно, я сама, — уже за перегородкой, где была кровать, сказала тетя Нина, шурша одеждой. — Бегите!

— Айда на речку! — весело крикнул Вовка.

И мальчики помчались.

На речке купалось и загорало много народу. Солнце, дробясь в брызгах воды, слепило глаза; где-то стучали по мячу. Долговязый парень в полосатых плавках и темных очках в пол-лица важно ходил по берегу, выбрасывая далеко вперед ноги; на его тощем животе болтался транзистор и передавал репортаж о велогонке мира на дистанции Варшава — Краков. По тому, как смотрели на парня, было ясно, что он нездешний. Может быть, первый раз пришел купаться. Наверно, новый дачник.

Парень присел около Вити и Вовки на корточки, спросил:

— Хлопцы, а когда в вашем магазине перерыв? Курево кончилось, понимаешь.

— Магазин второй день закрыт, — сказал Вовка. — Тетка Маня заболела. В сердце у нее хруст.

— Ай-ай-ай! — заволновался парень. — Не повезло. Бедная тетка Маня. Сердце хрустит. Надо же! Ну, бывайте, хлопцы.

И парень зашагал к зарослям лозняка, которые начинались сразу за песчаным пляжем и тянулись далеко, до самого леса, замыкавшего горизонт.

Мальчики рыли в песке норы, ходы, делали замок, засыпали друг друга. Вовка больше молчал, хмурился. Наконец он сказал, сердито посмотрев на Витю:

— Ты мою маму не осуждай, что сердится.

— Я и не осуждаю.

— Это она с горя. — Вовка поперхнулся.

— С какого горя, Вовка?

— «С какого, с какого»... — Вовка сел, стал из пригоршни сыпать песок тоненькой струйкой. — Когда мне три года было, у нас отец потоп. Весной шел через Птаху, а лед тонкий. Провалился... А потом Илья...

— Это кто Илья?

— Брат мой старший. В город ушел, там в компанию попал. А летом, через год, приехал с дружком... Ну, драки, скандалы. Потом надумали... Спьяну, конечно. В склад залезли, решили — там спирт. Матвей Иваныч его взял с участковым. Дружок-то сбежать успел.

— А кто такой Матвей Иванович? — спросил Витя.

— Матвей Иваныча не знаешь? — Вовка был очень удивлен. — Да это председатель нашего колхоза. Его все кругом знают.

— А что дальше?

— Дальше... Дальше суд был. Показательный. Матвей Иваныч говорил: верю, мол, в Илью, поумнеет, вернется, мы ему дорогу в настоящую жизнь не закрываем... Дали Илье два года. Нет чтоб покаяться. Все кричал: «Ладно! Отсижу! Все одно вернусь, встретимся с председателем на узенькой дорожке». Не дурак, скажи? А ведь когда в колхозе работал — и на тракторе первый, и на косьбе. — Вовка замолчал, сдвинул темные брови. — Уж давно выпустили его, четвертый год пошел, а где шастает, не знаем. Каково матери? Вообще-то она знаешь какая хорошая, добрая. А злость — это так. Покричит — и легче ей. И работает — слава на весь район. Она птичница. Управляется! Аж кругом ветер. Пошли к ней, она уже у курей своих. Сам посмотришь. Пошли, пошли!

Птичник был на отлете, у овражка. Длинный, приземистый дом под белой шиферной крышей. Подходя к нему, мальчики услышали разноголосицу петушиной переклички. «Какой он некрасивый, этот курятник», — подумал Витя.

Открыли скрипучую дверь, вошли в полумрак и густой запах птичьего помета, и Витя остолбенел. Несметное количество кур и петухов было кругом. Все они бегали, завивались спиралями, кудахтали; пела, наверно, сразу тысяча петухов. Многие петухи отчаянно дрались и были в крови.

Как только мальчики вошли в птичник, с шестов, с подоконников на них полетели петухи.

— Закрой лицо! — крикнул Вовка.

— А чего они? — спросил Витя, закрываясь от петухов.

— Как чего? Не видишь? Драться летят.

«Вот черти!» — весело подумал Витя.

А посреди этого куриного столпотворения быстро ходила тетя Нина, и куры белыми ручьями мчались за ней. Она растаскивала дерущихся петухов, легонько шлепала их, приговаривала:

— Вот вам, озорники! Без обеда оставлю. А тебя в каталажку посажу, — говорила она петуху с пышным окровавленным гребнем.

И петух послушался тетю Нину, перестал драться и обиженно ушел в угол.

— Я сейчас! — крикнула она Вовке. — Только корма им задам.

Тетя Нина кормила кур, отталкивала самых прожорливых, слабых и нерешительных пропихивала к кормушкам. И добро улыбалась: