Карлос Фальяс - Маркос Рамирес

«Слезай на землю, каналья, я тебя хорошенько прощупаю!» — крикнул сержант угрожающе. Но я его опередил: огрев плеткой солдата, который тыкал винтовкой меня в спину, я выхватил револьвер и разрядил его прямо в лицо сержанту. Дав шпоры мулу, я погнал его вперед и сбил по дороге еще трех солдат…

Они стреляли в меня, но было уже поздно: я успел скрыться за поворотом, исчез из глаз, затерялся в вечерних сумерках… Выпутался счастливо, да ведь мне всегда везло в таких случаях, — закончил старик, поглаживая бороду и лукаво улыбаясь.

Никогда не питавшая добрых чувств к шурину бабушка, возившаяся на кухне, услышала обрывки рассказа и тотчас же нас позвала.

— Нечего вам слушать его басни! — проворчала она в сердцах. — Хорошеньким делам учит мальчишек старый враль!

По темпераменту мой дед был полной противоположностью своему брату: не пил, в кости не играл, а курение считал гнуснейшим пороком. Однако в свое время он тоже пускался на кое-какие авантюры и умел владеть оружием. Широкоплечий, сильный, энергичный, он был намного выше брата, но не так грузен. Ему свойственны были суровость, проницательность и хитрость, но не лицемерие; он твердо держал слово и выполнял обещанное. К политике его влекло с неудержимой страстью простодушного крестьянина, далекого от какого-либо честолюбия и корыстных стремлений.

Пламенный приверженец Фрадике Гутьерреса, он боролся на его стороне против правительств С ото и Игл есиаса, участвуя в многократных попытках поднять восстание. Он перебирался из одного тайного убежища в другое, повсюду следуя за доном Фрадике, которого искали правительственные патрули отнюдь не с добрыми намерениями. Вот почему в те давние времена мой дед много раз подвергался арестам и истязаниям. Уже глубоким стариком он, бывало, показывал нам сохранившиеся на его ногах страшные следы колодок.

Влечение деда к политике стоило бабушке немало переживаний, и среди многих историй мы услышали однажды от матери такой рассказ.

В ту пору, когда она была еще ребенком, семья жила в горах, в далеком глухом углу Лос Карт агос, где у деда была небольшая лесопилка, участок земли и несколько коров. По воскресеньям он вставал с первыми петухами, чтобы, оседлав лошадь, отправиться в Алахвэлу, сделать все закупки и успеть в тот же день, хоть к ночи, вернуться домой — ему не хотелось оставлять семью одну в глуши. Раз он изменил своему правилу — и с тех пор стал выезжать из дому по субботам, возвращаясь лишь утром в понедельник. Случалось, он покидал дом и на неделе.

— Кто знает, в какую еще политическую заваруху сунет свой нос Росендо! Ему и горя мало, что в один прекрасный день мы останемся без него в этой дыре, — ворчала бабка, глядя, как он собирается в путь.

Однажды дед пропадал целых четыре дня и вернулся с перевязанной рукой — молчаливый, задумчивый. На расспросы жены он отвечал неохотно, процедив сквозь зубы, будто упал с лошади на проволочную изгородь и поранил руку.

— Карамба! Проклятая лошадь! Правда, Росендо? Дай бог, чтобы за этим падением еще чего не последовало!.. — подтрунивала бабка.

На следующий день, ранним утром, прибыли пять всадников. Привязав взмыленных лошадей близ дома, они ушли с дедом на лесопилку и вполголоса стали о чем-то совещаться, возбужденно размахивая руками.

— А вот показался и хвост того коня, что сбросил моего Росендо! — заметила бабушка, узнав двоих из прибывших.

Вскоре вместе с друзьями в дом вошел дед и, велев подать им фасоли и кофе с кукурузными лепешками, попросил жену собрать за час столько провизии в дорогу, сколько успеет. А сам отправился спрятать лошадей в горах.

Как только прибывшие, пообедав и набив провизией дорожные сумки, скрылись из виду на далеком повороте дороги, бабка проворчала:

— Небось к границе бегут — спасаются вместо того, чтобы драться. Истинно! — И, обращаясь к мужу, добавила: — Они вон на лошадях, сытые, да и в дорогу хорошо запаслись, так ведь? Ладно! Дай только боже, чтобы тебя не погнали, скрутив руки, пешком, да еще с пустым брюхом!..

Как она предполагала, так и случилось.

На рассвете следующего дня дом был окружен патрулем сельской полиции. Деда арестовали. Не дав ему ни оседлать коня, ни выпить чашку кофе, его связали и увели. Не разрешили даже захватить с собой одеяло.

— Нельзя! — ответил бабке начальник патруля. — Приказ есть приказ! Да, впрочем, ему и не потребуется одеяло, поверьте, сеньора… Мы его мигом доставим обратно… и дело в шляпе!

Прошли еще дни томительного ожидания. Отчаявшись, бабка воскресным утром оседлала лошадь и, заперев малышей на ключ, чтобы они не стали жертвой ягуара, отправилась в город с намерением разузнать о судьбе мужа. Вернулась она к ночи, крайне озабоченная. Ее мужа, обвиненного в связях с мятежниками, приговорили к двумстам палок и бросили в тюрьму. Пытаясь вырвать у него признание во всем, что он знал о подготовке переворота, на него надели колодки. Однако дед продолжал упрямо и гордо молчать, и не было никакой надежды на его скорое освобождение.

Несколько месяцев, тяжелых и бесконечно долгих, провела бабка с маленькими детьми там, в глуши, целыми днями работая лопатой и крусетой в огороде и берясь за топор, когда надо было нарубить дров.

А моя мать, запертая вместе с остальными малышами в доме, поддерживала огонь в очаге и занималась приготовлением скудной пищи. Неизменно два раза в месяц бабка седлала коня и отправлялась в город, чтобы навести справки о муже и привезти ему передачу.

В день освобождения деда бабушка встретила его у тюремных ворот и вместе с ним пришла в Эль Льяно. Хотя Росендо с трудом ковылял на кровоточащих, изуродованных пыткой ногах, он решил устроить с друзьями пир, чтобы музыкой, выпивкой и салютом из ракет-шутих отпраздновать свое освобождение и позлить власти.

В самый разгар веселья одна из шутих взорвалась в руке деда, и его пришлось немедленно препроводить в больницу. Поэтому бабушка вернулась домой в одиночестве. Снова пришлось ей биться один на один с нуждой, пока у мужа не зажила рука.

А тетушки мои любили рассказывать, как однажды дед схватился врукопашную с самим Кадэхос [6] Кад э хос — по костариканским народным поверьям, чудовище со сверкающими глазами, длинной, густой, черной шерстью, преследующее по ночам пьяниц. . Моя мать, правда, подтверждала то же самое, но не столь уверенно. Да, она помнит, как в ту ночь отец вернулся с зазубренной крусетой в руке — ножны были потеряны, одежда на нем висела клочьями, тело покрыто ранами, синяками и царапинами.