Петр Казаков - Тропой легенды

— Так это тебя Федюком прозвали? — вдруг ласково улыбнулась Ангелина Георгиевна и, видя, как Федя сердито нахмурился, рассмеялась: — Ты, должно быть, очень упрямый, да?

«Да, да, может, и упрямый, но не как ваша дочь — пережиток!» — подумал Федя, поворачиваясь на жестком матраце на другой бок.

«Пережиток капитализма!» — так сегодня сказал о Зойке Степанчик. Вот какой он: умеет быть не только озорным, но и думающим!

Перебирая в памяти всю свою жизнь год за годом, Федя с ужасом стал убеждаться, что пережитки были и у него. Например, подписался на полное собрание сочинений Жюля Верна, обманув бдительность наблюдавших за порядком в очереди. Другой раз скрыл библиотечный атлас, сказав, что потерял, и заменил его другим, никуда не годным. Весной удрал от бабушки. Свою самостоятельность видел лишь в том, чтобы не соглашаться с нею, соседями по квартире, учителями…

Дальше стало невмоготу. Подкравшаяся незаметно тоска сдавила грудь, в голове зашумело, словно там тоже закрапал дождик. Резко поднявшись, он разбудил Колю.

— Да ты что, — отмахнулся тот, ничего не поняв. — Какой такой капитализм?

— Ты мне ответь, — наседал Федя, — заметны у меня эти отрицательные привычки, как Степка сказал?.. Пережитки во мне есть? Прямо скажи, если ты друг!

— Пошел ты знаешь куда! — вспылил комиссар отряда, отворачиваясь от приятеля и пробуя удобнее устроиться на матраце.

Но не прошло и минуты, как Федя вновь придвинулся к нему.

Не один Федя долго не мог заснуть в эту ночь. Телевизионный мастер, вожатый Сашко Довгаль, тоже не спал. Он думал о том, как ему лучше поговорить с ребятами, объяснить им, каким должен быть следопыт революции — принципиальным, непримиримым к недостаткам товарищей, требовательным к себе. Это еще больше поможет им понять смысл подвига, совершенного людьми отряда Игната Прибыткова, людьми труда, рабочими и крестьянами, солдатами, «низами общества», как презрительно окрестили их русские белогвардейцы, украинские и польские националисты. Героям грозили самыми страшными карами, земными и небесными, поливали огнем из пулеметов. А они, голодные, разутые, плохо вооруженные, шли и побеждали, казалось бы, во много раз сильнейшего врага. Побеждали!

Должны победить и внуки их. Ведь столько вложено энергии, сил, так много пройдено километров!

Сашко приподнялся на локте, заметил сползшую с кого-то из ребят простыню, поправил ее. Он сейчас для этих горластых, непоседливых парнишек и девчонок всё — и товарищ, и начальник, и отец. Его не посылали к ним — он сам пришел, чтобы помочь им выбрать правильную дорогу в жизни, где, к сожалению, еще достаточно колдобин.

Десятки, сотни раз обходя переулки в районе Чистых прудов, где ремонтировал телевизоры, Сашко замечал, что многие, очень многие ребята не понимают взрослых. Тех самых взрослых, которые подняли страну из разрухи, сделали ее самой сильной на земле державой. Тех взрослых, что растят и воспитывают детвору свою, недосыпая, отказывая себе во многом. Надо сделать так, чтобы детвора перенимала от взрослых твердость характера, красоту души, рабочую хватку. Тогда не страшны ей будут любые колдобины. Они не собьют ни детство, ни юность на пустячковую тропку. У советских ребят только одна дорога — та самая, по которой идут взрослые. Имя этой дороге — коммунизм!

На городской башне ударил колокол: час ночи. Изредка, словно стыдясь тревожить спящий город, тарахтел гром.

Зарубин постоял на крыльце, выкурил папиросу и решительно зашагал к вокзалу. Изгнанную из экспедиционного отряда девочку он нашел сразу. Она сидела на большой серой скамье с надписью «МПС».

— Теперь он убьет его! — увидев лейтенанта, всхлипнула Зоя и обеими руками прижала к груди рюкзак. Слезы не впитывались зеленой материей, а скатывались ртутными шариками на кафельный пол.

— Кто убьет? Кого?

— Васька Самойлов! Он опутал Виктора кругом. И мне угрожал. Вот я и… Бандит этот Самойлов.

— Глупая ты, — усаживаясь рядом с девочкой, заговорил Зарубин. — Коля один на один справился с ним. А твой Виктор — лапоть он и трус.

На рассвете подошел поезд. Зарубин отвел Зою в вагон, поговорил с проводником, поручив ему присматривать в дороге за одинокой пассажиркой, простился. Вернувшись в школу, где остановились путешественники, он сел писать письмо бывшей «чемпионочке». Когда была дописана последняя фраза, над школой раздался пронзительный сигнал трубы: подъем!

Ласковичи — небольшое селение, в прошлом пограничное. Расположено оно на высоком холме, с которого открывается широкий вид на далекое левобережье. При панской неволе из многих районов Галичины сюда приходили селяне и с завистью смотрели на советскую землю. С высокого берега виднелись огромные, до самого горизонта, безмежевые поля колхозной Подольщины, слышался приглушенный гул тракторов. Галичане сжимали кулаки, с ненавистью вспоминая дни, когда паны и петлюровские приспешники насильно оторвали западные области от великого своего народа.

Подходя к хутору с севера, пионеры увидели всего шесть хат, за которыми виднелись увесистые вершины скалистых гряд, поросших синим частым лесом. Ина остановилась, показала рукой вокруг:

— Даже Шишкин не создал бы этого!

— Медоборы, — пояснила Таня, останавливаясь около нее.

Пока ребята располагались под тенью величественного бука, Степа успел побывать в одной из хат. Вышел он со старой женщиной; в руках у нее была большая крынка молока.

— Угощают! — крикнул Степанчик. — Навались.

— Откуда такие? — спросила старуха, зорко всматриваясь в загорелые лица.

— Москвичи мы, бабушка, — улыбнулась ей Ина. — По вашим краям путешествуем.

— Ума, значит, набираетесь? — пошутила старуха. — Добре, добре! Молочко-то пейте, холодное, прямо с погреба. А если яблоков хотите, так вот он — сад.

— А где у вас народ? — поинтересовался Олег. — Пусто в хуторе.

— Не хлебороб ты, сынок, сразу видно… — заметила ему старуха. — Все в поле.

Сашко подкатил бабушке чурбан, стоявший около бука, усадил.

— Мы в Луговины едем, — объяснил он. — К бандуристу Ивану Порфирьевичу.

— Знаем его, — откликнулась старуха. — Достойный человек. В Отечественную он о комиссаре Прибылове песни пел нашим парням, в партизаны агитировал…

— Ребята, — заволновался Олег. — Мы на верном следу! Бабуся милая, — подлетел он к старухе, — вы уж вспомните, что пел-то бандурист… Степанчик, давай магнитофон!

— Не помню, — ответила вдруг бабушка. — Я в партизаны не собиралась…

Видно, поспешность Олега не понравилась ей. Она встала и, обняв порожний горшок, мелко засеменила к дому.