Виктор Логинов - Самая главная тайна

Утром мать словно преобразилась. Глаза у нее были веселые. Она улыбалась так, словно вчерашней ссоры не было и в помине. На лице Дементия Александровича тоже не было и тени хмурости.

— Не хочешь ли ты, Валентин Васильич, осмотреть город? — спросил он во время завтрака.

— Да, да, Валечка, осмотри, — поддержала мужа мать. — Чудесный город! Дементий Александрович покатает тебя на «Победе».

— Упрашивать его вовсе не надо, — заметил полковник. — Он, конечно, согласен.

Мать заставила Вальку надеть новый костюм и полуботинки. Дементий Александрович, как обычно, посадил Вальку рядом с собой. Через минуту машина вырвалась на шоссе и, все увеличивая скорость, помчалась к городу.

Опять милиционеры козыряли полковнику. Опять снимали шляпы прохожие. Дементий Александрович показывал Вальке: это театр, это обком партии, это дом, где он служит, а вот это музей...

— Да, не сходить ли нам, Валентин Васильич, в музей? — предложил он. — Там есть очень интересные экспонаты.

«Посмотреть кинжал!» — мелькнуло у Вальки.

— Мы не можем осмотреть все, — сказал Дементий Александрович, когда они вошли и полковник отдал гардеробщику фуражку. — В другой раз ты сам побродишь по залам. А сегодня я проведу тебя в самый замечательный зал.

Стрелка на двери показывала в одну сторону, но полковник повел Вальку в противоположном направлении.

— Вот, — сказал он, пропуская Вальку вперед. — Посмотри направо, Валентин Васильич.

Валька посмотрел направо и увидел большую фотографию военного в кубанке со звездой. Это был портрет командира партизанского отряда Мельникова, Валькиного отца.

Валька тихо подошел и с минуту стоял, молча смотрел на увеличенную фотографию. Ни на одном снимке отец не был таким изможденным и грустным, как здесь. Должно быть, фотограф подкараулил Мельникова в момент тяжелого раздумья. Что-то угнетало командира отряда. Но что? Что его угнетало?..

— Последняя фотография, — сказал Дементий Александрович.

— Он здесь непохож, — заявил Валька. — Какой-то...

— Трудное время было, Валентин Васильич. Очень трудные дни. — Полковник вздохнул и покачал головой. — Я и сам редко знал его таким. Но что было, то было.

— Зачем же повесили в музее эту некрасивую фотографию? — спросил Валька. — Разве нельзя было выбрать другую? Он здесь как больной...

— Да, конечно... Но я полагаю, нужен был именно последний прижизненный снимок, и руководство музея...

Но Валька уже не слушал Дементия Александровича.

Взгляд его упал вниз, на стенд. Под стеклом лежал знакомый Вальке кинжал. Он был точь-в-точь похож на тот, который долгие годы хранился у него, а теперь находился в руках Петьки Птицы. Петька не соврал: этот кинжал и тот, проскуряковский, трудно было отличить друг от дружки.

— Что тебя так заинтересовало, Валентин Васильич? — раздался голос Дементия Александровича. — Кинжал? Я так и думал. Очень ценная боевая реликвия. Ты слыхал что-нибудь о таком кинжале? Может быть, ты встречал такой кинжал?

— Встречал, — прошептал Валька.

— Ну, хорошо, — удовлетворенно проговорил Дементий Александрович, — попозже ты мне расскажешь об этом. А теперь продолжим осмотр.

Валька кивнул.

— Этот кинжал, — полковник постучал пальцем по стеклу, — к сожалению, не принадлежит Василию Егоровичу. Его кинжал бесследно исчез. А этот — мой. Видишь, и надпись свидетельствует об этом.

Валька уже прочитал надпись. Она гласила, что боевое холодное оружие подарил музею герой партизанской войны Скорняк Д. А.

Вещей, принадлежащих Дементию Александровичу, в музее было много: пистолет, портупея, кубанка, даже сапоги. Были здесь вещи, оставшиеся и от других партизан. Только от командира отряда Мельникова, видно, ничего, кроме портрета, не осталось. И Дементий Александрович с сожалением подтвердил это, поняв, что хотелось бы увидеть Вальке.

— Суровые были дни, — добавил он. — О музеях тогда не думали.

— Все-таки мне не нравится фотография, — в заключение сказал Валька. — Я бы ее заменил.

Полковник развел руками:

— Что поделаешь, не имеем мы тут с тобой власти. В этих стенах командует директор музея.

«Пан историк», — догадался Валька.

Выйдя на улицу, Дементий Александрович взглянул на часы.

— А у нас есть еще полчаса времени. Зайдем-ка, Валентин Васильич, в кафе-мороженое. Я, признаться, люблю пломбир. А ты?

— Можно, — согласился Валька.

Он был задумчив, грустен. Странный портрет отца все еще стоял у него перед глазами.

Кафе-мороженое было неподалеку. Дементий Александрович подвел Вальку к столику в пустом углу. Тотчас же подошла официантка, и полковник заказал пломбир и фруктовую воду.

— Ну так вот, Валентин Васильич, вопрос о кинжале, — неожиданно проговорил Дементий Александрович и внимательно посмотрел на Вальку. — Значит, ты встречал точно такой же кинжал?

— Встречал, — тихо проговорил Валька.

— Разумеется, у Проскурякова?

— Да.

— Совершенно правильно. У него был точно такой же кинжал. При обыске его не обнаружили. Да его и не искали. Кинжал в деле не фигурировал. Где же он у мерзавца хранился?

— Не знаю... По-моему, он всегда лежал у него на столе. А потом он мне его подарил, — ответил Валька.

— Кинжал? Тебе? — с негодованием спросил Дементий Александрович. — Что же он при этом сказал?

— Что это его собственный кинжал. По-моему, больше ничего не говорил...

— Какая наглость! Дело в том, Валя, что это вовсе не его кинжал. Но об этом потом. Кинжал хранится у тебя?

Валька отрицательно покачал головой.

— А где же он?

— Я его... Я его в речку бросил. Бросил, когда узнал, что...

«Зачем же я говорю неправду?» — подумал Валька. Но неправда уже была сказана, и ничего нельзя было поделать.

— Когда же это случилось? — спросил полковник.

— Давно уже... Как только я узнал... Да я уже и не помню...

Дементий Александрович задумался. Он, кажется, ему поверил. Официантка принесла два блюдца с мороженым и бутылку воды, поставила хрустальные стаканы.

— Жаль, — сказал Дементий Александрович, — жаль, Валентин Васильич! Жаль, что ты выбросил этот кинжал в речку. Если бы ты знал, чей это кинжал, ты бы этого не сделал. Но я тебя прекрасно понимаю. Ты выбросил кинжал предателя. А он принадлежал... твоему отцу.

Валька раскрыл рот, чтобы признаться во лжи, но тотчас же сжал губы покрепче. Нельзя было вмешивать в эту историю Петьку Птицу и его деда. Ни в коем случае нельзя!

— Ты удивлен, конечно, — продолжал Дементий Александрович. — Но это так. Кинжал принадлежал твоему отцу. Кинжал же Проскурякова, зажатый в его преступной руке, сразил одного хорошего человека, партизана Марчука. — Полковник опять замолчал, а потом спросил тихо: — Но, может быть, ты не утопил кинжал, а отдал кому-нибудь из своих приятелей?