Рута Шейл - Ключ от послезавтра

– Гуляете? Молодцы!

«Хрусь-хрусь» за спиной – возле снежной крепости возникла румяная от мороза Кира. Янка высунула нос из туго замотанного шарфа и угукнула.

– Как круто тут всё придумали! А я-то гадала – для чего эта площадка? Кстати, здесь еще каток есть, только расписание занятий не успели составить… Мы с ребятами прошлым летом на пикник приезжали – недалеко отсюда такое клевое озерцо, в жару хоть не вылезай, – разговорилась старшая вожатая, а Янка кивала, терла варежкой онемевший от холода нос и считала минуты до того момента, когда пора будет возвращаться в корпус. – Дэн тогда предложил посмотреть стройку. Ну, дом-то уже внутри отделывали, а территорию только еще ровняли. А на том месте, где ты сейчас стоишь, откопали экскаватором старинную могильную плиту…

– Бр-р. – Янку передернуло, и она отступила на два шага в сторону. – Всего одну?

– Одну. Мы потом спрашивали у женщины, которая реставрацией руководила. Так вот, в девяностые здесь вообще дачи были. Незаконный самострой. Летние домики лепили из всего, что под руку попадется. Сначала старую церковь по кирпичику растащили. Ее вообще-то еще при Советах взорвали, но народ у нас – сама понимаешь… А кто-то догадался могильной плитой дорожку укрепить. Приперли с местного кладбища, тут неподалеку.

Еще и кладбище! Теперь точно полный комплект. Вечера на хуторе близ Диканьки.

– Но ты не бойся, оно очень старое. Там давно никого не хоронят, – утешила Кира. – Плиту обратно на погост оттащили, так что справедливость восстановлена. Надеюсь, Николай Монахов остался доволен и не почтит нас своим присутствием… а то уже тусовка привидений получится.

– Как ты сказала? Монахов? – насторожилась Янка. Даже холод перестала замечать. – Почему Монахов?

– Так мы на плите прочитали: «Николай Монахов, 1892…» Дату смерти не помню. И стишок короткий.

– Эпитафия.

– Эпичто?

– Тафия! Надгробная надпись на памятнике. А не «стишок».

– Да знаю я. Просто не поняла, к чему это ты.

Плита с могилы Николая Монахова, автора письма к Асеньке, мостила дорожку к чьей-то даче. Никакого почтения к памяти предков… Янка в раздумьях наблюдала за игрой детей, одновременно совершая большую ошибку, а именно – по давней дурной привычке покусывая нижнюю губу, чего мороз и ветер, как известно, не прощают. Когда глаза заслезились от солнца, она отвернулась от ледяного городка и вперилась взглядом в нелепую башенку.

– Странная штука. Как думаешь, что там внутри?

– Да ничего. Винтовая лестница и площадка на втором этаже. Пустая. Та женщина-реставратор говорила, что это бывшая домовая часовня. Обычно их отдельными постройками делали, а эта нетипичная. И пока непонятно, что там можно разместить.

– Колесникова-а! – Из-за упомянутого чуда архитектуры замахал руками Андрей Заварзин. – Там твои пионеры без присмотра тусуются, ты в курсе?

Янка была не то что не в курсе, а искренне уверена в обратном. Поэтому спешно построила оставшихся парами и пересчитала по головам. Так и есть, две в недостаче. Правда, спустя минуту явились сами. Заранее понурые – Заварзин уже обработал.

– Девочки, так нельзя, – неумело отчитывала потеряшек Янка. – А вдруг бы с вами что-нибудь случилось?

– Мы только хотели узнать, что внутри башенки, – тряхнула помпоном Аня, но получила тычок от более скрытной Мирры и снова замолчала.

И эти туда же…

– Когда-то были иконы, а сейчас ничего. Разве что привидения.

– Привидений не бывает!

– Я раньше тоже так думала.

По пути в корпус Янку не покидало ощущение праздника. Не пресловутого Валентина, а другого, личного. Уже в раздевалке она медитативно убирала детские куртки и варежки в сушильный шкаф, попутно размышляя над природой этого феномена.

Слово «праздник» упрямо ассоциировалось с «Денис».

После обеда пришлось разыскивать Анастасию Юрьевну, которую вожатые неуважительно именовали Настенькой. Та, видимо, была в курсе своей подпольной клички, но в открытую не обижалась.

Замдиректора оказалась в клубе. При ней была неотлучная Кира и несколько вожатых. И Денис тоже – Янка издалека разглядела знакомый русый затылок. Рядом крутилась длинноногая Метлицкая. Интересно, с какой это стати?

– Яна, держи вот это. – Анастасия Юрьевна протянула ей сложенный вдвое лист бумаги. – Информация насчет вечера. Костюмы можете забрать прямо сейчас. После сна придут девчонки из пятого. Если кто-то из детей захочет, можно будет сделать аквагрим. На всё про всё вам – полчаса. Потом мчитесь на полдник, наряжаетесь – и в зал. Не перепутай! Сюда идти не надо. Танцевальный зал в правом крыле в нашем корпусе. Запомнила?

– Кажется. – Краем глаза Янка поглядывала на сцену, где блондинистая Метлицкая пристроила на колени знакомую гитару и неловко водила пальцами по струнам. Денис зажимал аккорды. При этом оба хохотали, как ненормальные.

Замдиректора эта картина тоже не оставила равнодушной.

– Дэн, марш ко мне!

Так по-свойски обращались к нему все, кроме отца. Каверин кивнул, состроил начинающей гитаристке покаянную гримасу и спрыгнул вниз.

– Что у вас?

– Дуэт. Вон, с Ленкой Метлицкой.

– Замечательно. Репетируйте, – одобрила Анастасия Юрьевна и направилась к ди-джею, который с напрочь отрешенным видом слушал что-то в огромных наушниках.

– Ян, я тут… – начал Денис и снова взглянул на часы. Всеобщее тотальное неуспевание. – Задержусь ненадолго. Приходи на стоянку минут через двадцать. Пока с костюмами разберешься – буду ждать.

Янка послушно навьючила на себя десяток вешалок с разноцветным тряпьем.

Поездка в детский дом не отменялась. Шоу вроде бы по-прежнему продолжалось, но как-то разом отодвинулось и поблекло.

– Ух ты, смотри, какая штука получается! До 1969 года город Дорофеев был деревней Дорофеевкой, названной так по фамилии хозяина, графа Дорфа, переделанной на более привычный русский лад. – Янка пересказывала прочитанное в «Википедии» и одновременно рассматривала то, о чем говорила, через окно автомобиля. – В апреле 1965-го деревню объединили с соседним рабочим поселком, присвоили статус городского поселения и название Дорофеев, – но теперь уже не в честь немецкого буржуя, а в память о местном большевике Петре Дорофееве, которого где-то здесь убили черносотенцы. А в итоге изначальное звучание так и осталось.

Денис усмехнулся, но ничего не сказал.

Статус-то присвоили, но с виду Дорофеев все равно напоминал деревню. Почти весь город – частный сектор, причем довольно ветхий. На окраине – избы, ближе к центру – двухэтажные деревянные бараки. Попадались и угрюмо-серые кирпичные дома, и здание школы с колоннами, и детский сад, выкрашенный для разнообразия в салатовый, но не ставший от этого привлекательней. Вдоль трассы, разделявшей город надвое, тянулся наполовину рухнувший забор, из-за которого глядела выбитыми окнами какая-то бывшая фабрика.