Наталья Туманова - Давно, в Цагвери...

Папа не купается, только ополаскивает лицо и усаживается в тени высоченного коричнево-бурого камня — за торчащие острые выступы его величают Рогатым.

Папа перелистывает захваченные из дома журналы, но я чувствую, все посматривает в нашу сторону.

А что может с нами случиться?

Набегавшись, мы с Амалией усаживаемся на нагретые солнцем камни у самой воды. Васька бродит неподалеку, раскапывает песок, переворачивает камни — не теряет надежды заполучить хоть маленькую черепаху. И вдруг с торжествующим воплем опускается на колени, оглядывается на нас, глаза его победно сверкают.

— Поймал! Уй мэ! Поймал! — Амалия вскакивает и, высоко вскидывая голенастые ноги, мчится к брату.

Я, конечно, бегу следом.

Да, черепаха! Но совсем маленькая. Васька торжественно держит ее в высоко поднятой руке, и она беспомощно и бессильно дрыгает лапками. А когда мы с Амалией подбегаем, она, перепуганная, втягивает свою смешную уродливую голову в панцирь.

— Покажись! — заклинаем мы ее.

Васька кладет черепаху на землю, но она лежит неподвижно — темный камушек на выжженном солнцем берегу, — ничто не говорит за то, что она живая.

Освободив корзину от маминых бутербродов, мы устилаем ее дно травой и укладываем туда черепаху. Пусть придет в себя! Пусть перестанет нас бояться…

— Возьми ее, Ли, она твоя! — Васька великодушно придвигает ко мне корзинку. — Пусть живет у тебя. У нас Петик и Гога замучают!

Амалия недовольно сопит, но не говорит ничего. Корзинку мы ставим рядом с папой, а сами опять бежим купаться. Я очень рада: у меня своя черепашка! Конечно, немного огорчает — поймала не я сама.

Время течет незаметно. Мы снова и снова бросаемся в воду, греемся на солнцепеке, а папа тем временем всё почитывает свои журналы.

После полудня — о, мама знала: такая минута неизбежно наступит! — я чувствую, что ужасно хочу есть. Невольно оглядываюсь на выложенную из корзинки снедь в тени Рогатого. Амалия перехватывает мой взгляд.

«Есть хочешь?» — спрашивают без слов ее диковатые глаза. Я киваю, и мы вперегонки мчимся туда, где расположился папа.

— Проголодались? — улыбается он нам навстречу.

Скатертью-самобранкой раскидывается в траве в тени камня белая салфетка, на ней — бутерброды, пирожки, яблоки, бутылка с лимонадом. Мама молодец, ничего не забыла! С жадностью набрасываемся на еду, а папа подкладывает то одному, то другому:

— Вот что значит свежий воздух, ребятки!

Наш пир в разгаре, когда вдруг из-за Рогатого камня выбегает огромная собака. Замерев на месте, она смотрит злобно и требовательно, с красного ее языка между желтыми клыками стекает тягучая белая слюна.

Папа сидит к собаке спиной, я первая замечаю ее и, вскрикивая, роняю на колени стаканчик с лимонадом.

— Там… там…

Встревоженный, папа оглядывается, и я вижу, как плотно сжимаются у него губы.

— Сидите тихо! Не шевелитесь! — шепотом приказывает он. — Горные овчарки очень злые…

Взяв кусок хлеба и посвистывая, папа швыряет его собаке. С поразительной ловкостью, подпрыгнув, овчарка ловит хлеб на лету и проглатывает не жуя. И снова нетерпеливо и свирепо смотрит на папу.

Но в этот момент за камнем раздается властный гортанный окрик:

— Эй, Шайтан! Куда пошел? Куш! На место, Шайтан!

Из-за камня выходит высокий, юношески стройный старик в бараньей папахе, в накинутой на плечи бурке, с остроконечным посохом в руке. Покорно виляя хвостом, собака жмется к его ногам.

— Напугал Шайтан? — спрашивает старик, снимая папаху. — Извините, пожалуйста! Гамарджобас, друзья, доброго вам аппетита! — Он кланяется приветливо и величественно. — Шайтан немного дикий, человека мало видит, все в горах мы с ним…

Папа поднимается от пиршественного стола с поклоном.

— Присаживайтесь, батоно, закусите с нами, — приглашает он. — Чем богаты, тем и рады…

Пастух улыбается в ответ и тоже кланяется с достоинством, которое присуще горцам.

— Некогда, батоно, — отзывается он. — Хоть Шайтан и стережет, однако сейчас нельзя стадо оставлять. Орел летал. Спрятался где-то, ждет.

Но папа приглашает так настойчиво, что пастух, помедлив, присаживается рядом с нами:

— На одну минутку, батоно. Не обижайтесь…

Папа придвигает гостю бутерброды и пирожки, наливает в алюминиевый стакан лимонад. Старик в свою очередь, скинув одним движением плеч бурку, достает из кармана обширных шаровар сверток, аккуратно завернутый в чистую тряпочку. Там оказывается белый слиток овечьего сыра.

Острым складным ножичком пастух быстро и ловко нарезает сыр, раскладывает ломтики веером на салфетке.

— Прошу, батоно, кушайте. Я учил, племянник Реваз делал. Совсем вкусный «чуда» получился. И вы, дети, кушайте, пожалуйста! — Отрезав от слитка еще кусок, старик коротким свистом подзывает собаку; та неслышно подходит, кося настороженным взглядом на меня, папу, Амалию.

Старик протягивает сыр, и она берет доверчиво и не спеша, будто это и не она только что с жадностью ловила брошенный ей кусок.

Проглотив сыр, собака благодарно лижет руку пастуха, а он, сильно и ласково потрепав по загривку, отталкивает ее.

— Теперь туда иди! — Он повелительно машет в сторону стада, и собака, еще раз скользнув взглядом по нашей «скатерти-самобранке», деловито трусит в сторону овец, рассыпавшихся по склону холма.

— О, Шайтан умный! Как человек умный! — покачивает головой старик. — Шайтан с овцами рядом — я спокоен: никто овцу не обидит… Ни волк, ни шакал не подойдут…

Я впервые вижу горного пастуха так близко и с любопытством разглядываю лохматую папаху, черную бурку, наборный в серебре пояс. Старик держится со спокойным достоинством, словно он — хозяин этих гор и озера — принимает гостей, случайно забредших в его владения.

Пройдет много лет, и я услышу забавную историю, которая напомнит мне полузабытый эпизод моего детства. Некий ученый-француз, путешествуя по Грузии, вот так же встречает в горах крепкого старца, окруженного овцами и псами. Сидя на камне, старец почитывает какую-то толстенную книгу и на чистейшем французском языке объясняет чужестранцу, как добраться до ближнего селения. Вернувшись в Европу, ошеломленный путешественник в своих записках с восторгом обобщит: Грузия — страна поразительной культуры, даже пастухи великолепно изъясняются по-французски. Но шутница судьба, оказывается, свела туриста со знаменитым грузинским писателем Александром Казбеги — подобно Льву Толстому, тот любил уединение, природу, бесхитростный крестьянский труд…

Старик ест неторопливо, легко и бережно поддевая ножичком ломтики сыра. Раза два он настороженно оглядывается на недальние склоны, где разбрелись овцы. Папа замечает его беспокойство.