Наталья Туманова - Давно, в Цагвери...

— Неужели, — спрашивает он, — орел может утащить взрослую овцу?

Вскинув над головой руку с ножом, пастух смотрит на папу с торжественной гордостью.

— О! — громко восклицает он. — Орел может, батоно! Может! Сильная птица! Царь-птица! В селении, говорят, маленькую девочку унес… Как и вы, шли в горы, девочка бегала, цветочки рвала. И — откуда взялся! Камнем упал, схватил в когти и унес… Мать с ума сошла — одна дочь была…

Рассказывая, старик поглядывает на меня, и мне становится не по себе. Я со страхом смотрю в небо и прижимаюсь к папе.

— Не надо бояться, девочка! — смеется старик. — Отец рядом, не будет беды…

Я внимательно рассматриваю пастуха, его словно высушенное солнцем лицо. Интересно, а что сказал бы о нем Гиви? Наверно, тут же придумал сказку, в которой жили бы такие вот мудрые старики, окруженные могучими и покорными псами.

Потом пастух расспрашивает папу о том, что происходит в мире, в Тифлисе он, оказывается, бывает не чаще трех-четырех раз в году.

— Человек, батоно, должен жить в горах, ближе к небу, — убежденно говорит он. — Здесь воздух как виноградный сок, пей его — проживешь сто… двести лет! О, я тоже могу жить в Тифлисе — родных много, но там дышать тяжело. Человек в городе больной, вялый. Есть у меня двоюродный брат, Котэ. Кондитер. На кого стал похож: толстый, ходит — задыхается…

Я чуть не подпрыгиваю на месте: дядюшка Котэ? Это про него говорит пастух? Про него, веселого, с глазами-изюминками, с черными глянцевитыми усами? Неужели дядюшка Котэ — родственник старого пастуха? Чудеса, да и только!

Резкий, тревожный лай Шайтана прерывает беседу. Мы с тревогой смотрим в сторону стада — над ним низкими кругами летает огромный орел. Овцы сбились в плотную кучу, и Шайтан с яростным лаем носится вокруг них. Даже издали видно, как шерсть пса встала дыбом. Кажется, ярость вот-вот подкинет его над землей, и он взлетит и намертво вцепится в хищника острыми желтыми клыками. Сейчас Шайтан действительно похож на дьявола.

Подхватив бурку, старик по-мальчишески легко бежит к стаду, щелкая на ходу бичом.

Прикрыв глаза от солнца ладонями, мы напряженно наблюдаем за поединком орла и собаки. Стоит хищнику опуститься чуть ниже, как Шайтан, словно подброшенный невидимой пружиной, прыгает навстречу птице. И у той не хватает дерзости сразиться с овчаркой. Широкими кругами орел взмывает все выше, все дальше от земли.

— Уй мэ, ай да Шайтан! — с восторгом кричит Амалия, прыгая на одной ножке.

— Ха-ароший пес, — похваливает и Васька, а от него не так-то легко дождаться похвалы. — Мне бы такую собаку!

Издали мы видим, что с другой стороны к стаду поспешно идет молодой парень в черной сванской шапочке.

— Реваз! Реваз! — кричит пастух, размахивая папахой.

Ага, так это и есть Реваз, племянник старика, тот, который умеет делать такой вкусный сыр!

Мне хочется, чтобы старик пастух вместе с Ревазом подошли к нам и рассказали что-нибудь еще, но старик, прощаясь, машет нам издалека папахой.

Возвращаемся мы тем же тряским трамваем, притихшие, уставшие от зноя и яркого света. Клонит ко сну. И когда я закрываю глаза, в них вспыхивают и потухают красные и оранжевые круги. От толчков и дребезга трамвая я то и дело просыпаюсь и вижу сидящего напротив Ваську с корзинкой на коленях. Там, прикрытая привядшей травой, спит подаренная мне черепаха — она будет жить на нашем с Гиви балконе. Хорошо!

С той самой минуты, когда за необычными посетителями бабушкиной мансарды затворилась дверь, Гиви потерял покой. При первой встрече он назвал странных гостей «волшебниками», и его фантазия все последние дни без устали рисует невероятные приключения, героями являются таинственный старец в чалме и его телохранители…

Гиви утверждает: зеленую чалму может носить лишь тот, кто побывал в Мекке, поклонился священной могиле Магомета. Значит, и наш Волшебник был там. Почему-то по пути с Черепашьего озера я все время думаю об этом, думаю о Гиви.

Дома, наскоро поужинав, я сразу же бегу на балкон — не терпится показать Гиви черепаху и красавиц пепел, рассказать о старом пастухе, о схватке Шайтана с орлом. И, как ни странно, я чувствую себя виноватой перед Гиви: я-то весь день развлекалась, а он без конца скручивал бумажные свои цветы. Бедный, ему так хотелось поехать! Наверно, соскучился и ждет меня.

Предчувствие не обманывает — я застаю нахохлившегося Гиви на балконе в качалке, на коленях раскрытая книга, но он не читает, а невидяще смотрит куда-то вдаль. Я довольна: он рад моему возвращению.

Черепашка ему нравится, мы по очереди вертим и нянчим ее, а наигравшись, укладываем спать в корзинку. И тогда я собираюсь торжественно показать мои главные сокровища.

Осторожно, чтобы бабочки не разлетелись, я приоткрываю железную коробку и поднимаю ее к глазам Гиви. Но, к моему удивлению, лицо его становится печальным, губы кривятся, словно ему причинили боль.

— Тебе не нравится? — обиженно спрашиваю я.

— Они мертвые, Ли, — с усилием произносит Гиви и отстраняет коробку. — Они умерли.

И лишь тогда я сама заглядываю в жестяную сокровищницу. Во что превратились мои разноцветные пепелы, куда исчезла их красота… Кучка блеклой пыльцы, измятые, похожие на тряпочки, выцветшие крылья, беспомощные, сморщенные тельца. Зачем, зачем только я их ловила?! Я же не собиралась их убивать! Папа, как всегда, был прав…

Гиви понимает и жалеет меня и, стараясь утешить, восклицает с неестественным оживлением:

— Ну конечно же, Ли, не собиралась! И ты знаешь… ты не плачь, они вечером все равно бы умерли. Помнишь песенку: «Но короток мой век, он не долее дня. Будь же добр, человек, и не трогай меня»? Не будешь ловить пепел?

— Ни за что!

— Ну хорошо, Ли, успокойся… Знаешь что? Давай мы с тобой как будто отправимся путешествовать… Нет, нет, не на озеро!

— На Руставели, — предлагаю я сквозь слезы.

Больше всего я люблю именно эту самую нарядную и красивую улицу нашего зеленого города. В тени вековых платанов и акаций, раскинувших над ней зеленые шатры крон, всегда так прохладно и приятно гулять.

Но Гиви отрицательно качает головой.

— Нет, Ли, не на Руставели. Мы с тобой отправляемся в Индию, в незнакомые нам горы. Слу-шай вни-ма-тель-но… Мы переплываем священную реку Ганг, и на нашем пути неожиданно вырастает замок. Он оранжевый и светится изнутри оранжевым светом, будто громадный драгоценный камень. Мы подходим близко-близко — нам хочется войти в серебряные ворота, но замок отодвигается от нас. Он словно бы и рядом — рукой подать, а дойти до него никак не можем. Мы делаем шаг, и замок отодвигается на шаг. Он кажется живым и всё понимает. И смеется над нами. Ты видишь, как от смеха блестят у него окна? И вот мы устали, измучились и садимся в траву перед серебряными воротами. Трава душистая и густая, нам она почти по колена, но почему-то тоже оранжевая и тоже светится… А ты, Ли, начинаешь капризничать, просишь пить, и еще не успеваешь договорить, как у наших ног вдруг появляется оранжевый ручей. Течет и журчит, и трава качается. Я зачерпываю в ладони воду, хочу напоить тебя, но вода превращается в сухой оранжевый песок и сыплется у меня между пальцами. Ты слушаешь?