Наталья Туманова - Давно, в Цагвери...

— Ни в коем случае, калбатоно Олга, ни за что! Нэ обижайте старого Котэ… Сегодня вы мои гости! Сэйчас я провожу этих маленьких обжор — и вэсь к вашим услугам! О, дядюшке Котэ есть что показать дарагим гостям!

Рассыпая во все стороны ласковые шуточки и улыбки, Котэ выпроваживает ватагу своих малолетних покупателей…

Вот мы и в жилище дядюшки Котэ; дверь в него ведет прямо из лавочки, и мы замираем на пороге, пораженные множеством красивых, радующих глаз вещей. Я оглядываюсь на Гиви и бабушку и вижу, что и они не ожидали увидеть такого великолепия.

Здесь бронзовое и чугунное литье, мраморные статуэтки, картины в позолоченных массивных рамах, кинжалы и сабли с затейливыми рукоятками, ружья разной длины и формы, во множестве развешанные на покрывающих стены коврах.

А дядюшка Котэ, сияя, стоит чуть сбоку и наблюдает за нами; его глазки совсем утонули в припухших красных веках, на лице — нескрываемая гордость.

— О, да у вас здесь прямо-таки музей, батоно Котэ! — бабушка разводит руками. — Эрмитаж, Лувр, Дрезденская галерея!

— О, калбатоно Олга! Зачем смэяться над бэдным старым Котэ? — Глазки-изюминки блестят хитро и торжествующе. — Конэчно, за свою долгую жизнь и дядюшка Котэ приобрел нэсколько ценных вещей, но это — мэлочи по сравнению с настоящими коллэкциями знатоков. Я нэ имэл счастья видэть вашу коллэкцию, калбатоно, но, говорят, у вас имеются просто-таки редкостные ковры! Да, да, мне говорил Бэм! А ему можно верить.

И только тут я замечаю пристальный, ищущий взгляд бабушки — он скользит с одного ковра на другой, с пола на стены, но в этой, первой, комнате ковра с оленями нет.

А Гиви уже бродит по комнате, не в силах оторваться от оружия. Вот старинные, с кривыми изогнутыми рукоятками сабли, пистолеты с угрожающе длинными, вытянутыми дулами, с прикладами, отделанными серебром, драгоценными камнями и перламутром. Но больше всего здесь кинжалов: ведь кинжалы — оружие горцев.

Я подхожу к Гиви, он оглядывается, смотрит на меня отсутствующим взглядом и шепчет:

— Помнишь, Ли, я читал тебе стихи Лермонтова? «Люблю тебя, булатный мой кинжал, товарищ светлый и холодный…» А это вот, наверно, турецкий ятаган. Видишь, какой кривой?

Я рассматриваю оружие со страхом и с каким-то холодом в груди и думаю: неужели каждым кого-то убили, неужели по этим острым кускам стали когда-то текла человеческая кровь? Нет, я не хотела бы иметь такую коллекцию в нашей с бабушкой комнате, она мешала бы мне спать по ночам, смеяться и петь днем…

И бабушка, словно подслушав мои мысли, с нарочитым испугом восклицает:

— Вот уж не предполагала, что у такого мирного человека, как вы, батоно Котэ, хранятся дома столь грозные предметы! Да вы просто разбойник, а не знаменитый кондитер, батоно Котэ! С вами страшно жить на одной улице!

И дядюшка Котэ легко и добродушно подхватывает шутку:

— Разбойник, гэнацвале, кровожадный разбойник! А как же? Развэ по мне не видно? — И он широко разводит свои пухлые розовые руки. — Видитэ, какой страшный?

Дядюшка Котэ приглашает осмотреть дальше его «одинокую обитель», объявляет, что угостит нас сейчас настоящим, неповторимым турецким кофе, какого не умеет варить в Тифлисе никто!

— О, вы не пожалээте, что навэстили Котэ!

— Я и так не жалею! — восклицает бабушка, стоя на пороге второй комнаты; случайно взглянув на нее, я вижу, как загорелись ее глаза.

Слева, на глухой боковой стене, висит большой ярко-бордовый ковер с оленем, бегущим сквозь лесные заросли. Ветвистые рога закинуты на спину, большие овальные глаза испуганно напряжены. Ну, бабушкин ковер куда хуже и старее, этот в тысячу раз красивее и ярче!

А дядюшка Котэ, поставив на спиртовку высокий медный кофейник, хлопочет у старинного буфета, украшенного искусно вырезанными из дерева гроздьями и листьями винограда и львиными головами.

— О, садытэсь, пожалуйста, дарагие гости, садытэсь к столу, вы еще успэете посмотрэть мои скромные сокровища! — приговаривает дядюшка Котэ, выставляя из буфета на стол миниатюрные фарфоровые чашечки, расписанные синими цветами, тарелки с засахаренными орехами, шоколадом, зеленым миндалем.

Только сейчас я замечаю сладковатый, чуть приторный запах, наполняющий комнату, и вижу еще одну дверь в глубине. Я догадываюсь: там, за этой дверью, наверно, и помещается «мастерская», где дядюшка Котэ выделывает свои марципаны — принцесс и зайцев, печет и раскрашивает, раскрашивает и печет!

От раздумий меня отвлекает голос дядюшки Котэ — оказывается, кофе уже готов. И я, и Гиви, с великим трудом оторвавшийся от созерцания смертоносных клинков, и бабушка маленькими глотками пьем горячий, удивительно ароматный напиток. Сложив на полном животе свои пухлые розовые руки, дядюшка Котэ с нескрываемым удовольствием наблюдает за нами. И начинает рассказывать, что с самой юности собирает старинные вещи. В его семье все этим увлекались. Оружие начал собирать еще его дед, потом отец, и вот он сам, и теперь сын его Реваз. До революции дядюшка Котэ нарочно ездил в Турцию, посещал турецкие базары. Оказывается, там что хочешь купить-продать можно! Последний раз ездил — вон те два ятагана привез…

— А ими убивали людей? — робко спрашиваю я.

И неожиданно добродушное, будто бы слепленное из марципанового теста лицо кондитера расплывается в кривой усмешке.

— А как же, дэвочка! Обязательно убивали! Развэ это кинжал, которым нэ убивали? Грош цена!

Встав со стула, дядюшка Котэ легкой, какой-то крадущейся походкой идет к ковру с оленем, где тоже развешано всевозможное оружие, бережно снимает один из кинжалов и, вытаскивая его на ходу из ножен, возвращается к столу.

— А вот этот кинжал, дэвочка, спас дядюшке Котэ жизнь. Да-да! Если бы не он, дэвочка Ли не кушала бы марципановых зайцев…

— О, как интересно! — восклицает бабушка, с опаской посматривая на смертоносное, отливающее синевой лезвие. — Расскажите, пожалуйста, Котэ!

Оказывается, на Котэ однажды напал грабитель.

— Жалела бы ты меня, дэтка? — спросил он меня.

— Конечно! — отвечаю я совершенно искренне.

Действительно, страшно и подумать, что кто-то мог убить дядюшку Котэ. И вдруг в моей памяти моментально высвечивается недавно виденная картина: берег озера, оскаленная пасть Шайтана и юношески стройный старик пастух, присаживающийся к нашей «скатерти-самобранке». Он же говорил, что он брат дядюшки Котэ, и как это я могла позабыть!

— А мы с папой видели вашего брата, дядюшка Котэ! — радостно сообщаю я. — На Черепашьем озере. Он там овец пасет. Это правда ваш брат, дядюшка Котэ?