Наталья Туманова - Давно, в Цагвери...

В Цагвери, у перрона, нас дожидается пролетка. Возле нее — дедушка Автандил — отец Сандро. Он придерживает вожжами нетерпеливую гривастую лошадку, бойко переступающую с ноги на ногу, с челкой, подстриженной как у меня.

Странная маленькая лошадка наполняет мое сердце радостью. Как славно начинается лето в Цагвери!

Прошлое лето мы жили в Цагвери не у Кати, а снимали комнату с балконом на противоположном конце селения; Катя и Сандро тогда лишь начинали пристройку к своему дому. Но сейчас Катя и слушать не хочет, чтобы мы поселились где-то на стороне, «у чужих». Когда мама и бабушка пытаются говорить, что мы, наверно, стесним ее семью и нужно присмотреть другое жилье, Катя обижается.

— Да ведь не чужая я вам, Маргарита Кирилловна! — возражает она. — Я так соскучилась по Лианочке.

— Вы как хотите, а я буду с Катей! — заявляю я, и мое слово решает спор.

До Катиного дома мы добираемся поздно вечером, ужасно усталые — так истомила нас дорога. Наскоро перекусив, тотчас же укладываемся спать. А утром я просыпаюсь от звонкого верещания птиц под открытыми окнами, от кудахтанья кур, от певучего голоса Кати.

— Чичико, Чичико! — зовет она во дворе.

Я сладко выспалась, не видела никаких снов и вскакиваю с радостным ощущением: вот я и в Цагвери. Кое-как натянув белое летнее платье — мама и бабушка еще спят, — босиком выхожу на крыльцо, оно желтое, новенькое и пахнет липовыми стружками. И все кругом пахнет — и земля, и сад, и трава, — и все залито солнечным светом.

До чего же здесь красиво! Рядом с крыльцом — решетчатая беседка, тоже новенькая, но решетки уже оплетены побегами хмеля и вьюнка, в их зелени и щебечут птицы. А поющий Катин голос доносится с другой стороны дома. Спускаюсь с крыльца и заглядываю за угол.

— Чичико! Чичико! — зовет Катя.

«Кудах-тах-тах!!»

— Моди ак, Чичико! Моди!..

Оказывается, Чичико — огромный петух с оранжевыми, блестящими крыльями, пурпурным, лихо, как чуб, свисающим на глаза гребнем, с настороженным и высокомерным янтарным глазом. Он косится на Катю недоверчиво и свысока. Щедрыми пригоршнями Катя рассыпает размельченные зерна кукурузы, стараясь приманить Чичико, но он не удостаивает ее вниманием. Всем своим гордым видом Чичико ясно дает понять — он персона важная, а вы, мол, не стоите внимания и вами можно пренебрегать, даже если, надрываясь и унижаясь, вы приглашаете меня к завтраку вместе с моим кудахтающим гаремом.

— Вредный какой!

Катя оглядывается на меня сияющими синими глазами и манит к себе. Я тихонько, чтобы не спугнуть важного Чичико, подбираюсь к Кате, и она насыпает мне в подол горсть дробленой кукурузы.

— Капризный такой петушина, Ли, просто беда! Ну, Чичико, кому говорят: моди, генацвале, моди! Женки твои есть хотят, дурачок красивенький! Зови и ты его, Ли!

Наконец Чичико благоволит приблизиться — наверно, уговорили куры. С откровенной жадностью они поглядывают на рассыпанную у наших ног кукурузу, но без разрешения повелителя ни одна не решается ступить и шага. А Чичико приближается медленно, словно нехотя и, лишь подойдя, начинает призывно бормотать себе под нос, вернее, под клюв, — приглашает нетерпеливых подруг приступать к завтраку. Ах, до чего же великолепный петух, я никогда в жизни не видела таких!

— Царь-петух, правда, Ли? — лукаво спрашивает Катя.

И я не могу не согласиться: да, Чичико похож на куриного царя.

Чичико клюет так же важно, не торопясь; иногда, пятясь, он уступает место какой-нибудь из кур. Хоть и высокомерный Чичико, но не жадный — самые крупные зернышки у него под носом склевывают его дамы.

Вдоволь налюбовавшись петухом, я замечаю во дворе деда Автандила, крепкого, широкого в плечах старика. Он сидит в сторонке на бревнышке, покуривая коротенькую трубку, и с усмешкой наблюдает за Чичико и его семейкой.

— Не петух, а шах персидский! — подтверждает он.

Я рассматриваю руки деда Автандила, лежащие на коленях — темные, тяжелые, — таких больших и сильных я никогда не видела. Вчера вечером, после ужина, бабушка сказала: «Ничего нет удивительного, такие руки и должны быть у кузнеца. — И добавила: — Я их обязательно нарисую!»

Кузница деда Автандила неподалеку — за яблонями и грушами, окружающими дом.

— Ну, накормила Чичико, Кэто, корми людей! — басит, вытряхивая трубку, дед Автандил. — Смотри, какая худая твоя Лиана!

— А у меня, папаша Автандил, все готово! — с гордостью отзывается Катя. — Гости проснутся, умоются — и пожалуйста к столу!

Через полчаса она усаживает нас за праздничный стол, накрытый на просторном балконе. Стол от края до края уставлен всевозможной снедью; мама с комическим ужасом всплескивает руками:

— Да ты, Катюша, с ума сошла!

Катя хохочет; сверкают крупные сахарные зубы, полное румяное лицо в добрых ямочках.

Да, чего только нет на празднично накрытом столе — все дары богатой кавказской земли! Горками зеленеют на тарелках ароматные травы — кинза, реган и тархун, сияет белизной нарезанный тонкими ломтиками сыр сулугуни, перед каждым — мисочка с сациви, что-то дымится в расписных глиняных горшочках. На широких блюдах — пышные хачапури, а в центре стола — запотевший, наверно только что вынутый из погреба, кувшин с домашним виноградным вином.

После обильного завтрака мама и бабушка принимаются разбирать вещи и устраиваться в новом жилье.

Катя возится по хозяйству, а я следом за дедом Автандилом отправляюсь в кузницу — темное, закопченное, неказистое строение. Позже я узнаю, что дед Автандил просыпается раньше всех, даже раньше красавца Чичико, — работы у кузнеца хоть отбавляй. То сосед ведет подковать лошадь, то надо смастерить пару мотыг, починить повозку, отремонтировать какую-нибудь домашнюю утварь.

— Работы хватает, малышка! — говорит дед Автандил, надевая на пороге кузницы кожаный, прожженный во многих местах фартук. — Да и как без работы? Пустая без работы жизнь…

Я сижу на черном обрубке дерева и смотрю, как полыхает огонь в горне, как натужно, со свистом, вздыхают мехи — ими дед раздувает огонь, — как краснеет и словно становится прозрачным брошенное в пламя железо, как ловко и быстро двигаются огромные темные руки. Посмеиваясь в желтоватые, будто опаленные усы, старик Автандил разговаривает со мной о жизни, и разговаривает не как с маленькой, а как со взрослой, и это мне нравится. Позднее, когда я познакомлюсь и подружусь с соседскими ребятишками, у меня, конечно, появятся другие занятия и заботы, но, пока я здесь никого не знаю, мне приятно смотреть в огонь и слушать глуховатый раскатистый бас деда Автандила.

— Знаешь, малышка, каких людей уважаю? — спрашивает он, поворачивая щипцами в огне кусок железа. — Упорных. Да, да, упорных! На них земля держится, от них на земле всё. Не было бы упорных, кто скажет, что бы с нашей землей сталось! Но… — Дед Автандил поднимает над головой черные, длинные щипцы, которыми он ворочает в горне железо. — К упорству, малышка, доброта нужна. И злые тоже бывают упорные, от таких многим людям, а то и целым народам горе. А когда упорство и доброта вместе — хорошо!