Наталья Туманова - Давно, в Цагвери...

Я выскочил на балкон, перевесился через перила. Амалия и младшие тигранята возились внизу, возле кучи песка, а Васька как раз входил с улицы через арку ворот. Он был в своей форменной фуражке, но с пустой сумкой. Значит, газеты проданы. Я свистнул и помахал флажком Ли. Васька тотчас же по черной лестнице поднялся на балкон и, выслушав мой рассказ о событиях вчерашнего вечера, с радостью согласился поехать на озеро.

В последнюю минуту я вспомнил про папин фронтовой бинокль и взял с собой — вдруг пригодится.

Примерно через час дребезжащий трамвай довез нас до конечной остановки — уже за чертой города, — и, выйдя на ней, мы, озираясь, двинулись по дороге к Черепашьему озеру. Но вскоре почти перестали беспокоиться: на дороге никого не было. Две женщины с пустыми корзинками, ехавшие вместе с нами в трамвае, не спеша побрели в другую сторону. Они не обратили на нас никакого внимания.

Но мы пробирались все же осторожно: где-нибудь здесь, может быть, спрятались и следят за дорогой к озеру злоумышленники; если они и увидят нас, пусть подумают, что мальчишки просто выбрались из города побегать, порезвиться. Мы размахивали сачками для ловли бабочек, гонялись друг за другом, кувыркались, но все время наблюдали за дорогой: мы же не знали, вернулись ли с озера отец Ли и дядя Серго. Встречаться с ними тоже не хотелось: кто знает, как отнеслись бы они к нашей затее. К счастью, мы их не встретили — по всей вероятности, они вернулись в город, пока мы сюда добирались.

Нет, это не огорчило нас. Наоборот, нам даже нравилось действовать самостоятельно, на собственный страх и риск. Вот вышло бы здорово, если бы вечером мы смогли доложить родителям Ли о бандитах, которых увидим у Черепашьего.

Не дойдя до озера с полкилометра, мы свернули с дороги и продолжали свой путь, прячась за ближними холмами. Теперь мы крались еще осторожнее, часто останавливаясь, а кое-где на открытых местах передвигались ползком, скрываясь в кустарниках и траве. Дорога оставалась пустынной, только козы иногда переходили через нее да на дальних зеленых увалах паслись овцы.

В уже пожелтевшей от солнца траве пестрели летние цветы — лютики, ромашки, медуница, сотни бабочек вились над нами, перелетая с цветка на цветок.

Вскоре впереди, чуть в стороне, засинело озеро, показались очертания знакомых камней Рогатого, а за ними — кирпичные стены полуразрушенной часовни. Мы долго стояли, внимательно вглядываясь.

Нет, кажется, никого нет в этом знойном, пустынном каменном краю. И все же мы не смели выйти на открытое место, решили двигаться дальше ползком: надо затаиться поблизости от Рогатого и наблюдать.

Солнце поднялось высоко, пекло с каждой минутой сильнее: только теперь мы поняли, какую оплошность допустили, не захватив с собой хотя бы бутылку воды. Было ясно, что до вечера без воды не вытерпеть, придется спускаться к озеру. Что ж, если станет невтерпеж, обойдем Рогатый камень и часовню километра за полтора и там спустимся к воде. А пока — терпеть и ждать!

Мы отыскали среди завалов камней небольшую ложбинку, обросшую по краям кустарником, — заросли надежно скрывали нас от посторонних глаз. Отсюда было хорошо видно и Рогатый камень, и опоясывающую его тропу, и берег озера.

Пока ехали по городу и пробирались к озеру, я, чтобы не привлекать к себе внимания, прятал бинокль под рубашкой: мальчишка, у которого на шее висит на ремешке восьмикратный армейский бинокль, любому бросится в глаза! Здесь же, в укрытии, я достал бинокль, тщательно протер стекла, и мы с Васькой принялись по очереди рассматривать окрестности.

До чего же здорово в бинокль видно! Мама рассказывала, что этот бинокль папа всегда брал в разведку. Он и в самом деле увеличивал не меньше чем в восемь раз — отчетливо видно даже трещины на поверхности Рогатого, можно пересчитать лепестки ромашек, бело-желтым ковром разросшихся между камнями. Да, когда-то мой отец воевал с этим биноклем, высматривал в него белых. А сейчас бинокль пригодился нам с Васькой в мирной жизни.

В мирной? А разве похитители Ли не являлись нашими заклятыми врагами? Бинокль моего отца продолжал свою верную службу!

Солнце палило беспощадно. Сняв майки, мы обвязали ими головы; майки были синие, и Васька посмеялся: мы, наверно, если смотреть со стороны, стали тоже похожи на маленьких волшебников, только не в зеленых, а в синих чалмах.

Так мы пролежали, изнывая под солнцем, часа два, не меньше. Еле шевеля пересохшими губами, мы принялись обсуждать вопрос: не пора ли спуститься к озеру — попить, искупаться? Да, мы уже собрались покинуть неуютное убежище, но нас вовремя остановил собачий лай. Через вершину холма, вздымавшегося метрах в двухстах, стали переваливаться в сторону озера овцы. Выскочила большая лохматая овчарка, а за ней на вершине показался и пастух, в остроплечей бурке, с высоким пастушьим посохом.

— Стой, Васо! Сперва поглядим! — Я передал бинокль Ваське.

Он посмотрел и вскрикнул:

— Ой, да ведь это тот самый старик, которого мы встретили, когда ездили сюда с хайриком Ли! Помнишь, мы тебе рассказывали?

Старик не спеша уселся в тени Рогатого камня, устало привалился спиной к валуну, огляделся, крикнул что-то Шайтану и закурил трубку. Шайтан неохотно отошел к сбившимся на солнцепеке овцам и лег возле них, высунув красный, блестевший от слюны язык и тяжело дыша.

— Черт принес! — зло буркнул Васька. — Как бы нас этот Шайтан не учуял!

— Да нет, далеко!

Мы поминутно вырывали друг у друга бинокль и, перебрасываясь коротенькими фразами, напряженно наблюдали за стариком.

Покурив и спрятав трубку, старик пастух достал из кармана своих необъятных шаровар сверток, развернул на коленях и, откашлявшись, принялся за обед. Время от времени бросал Шайтану кусочки хлеба, пес ловил их на лету и проглатывал не жуя.

Окончив скромную трапезу и запив ее из фляжки, висевшей у него через плечо, — ах, как я завидовал ему в ту минуту, как жгло у меня в горле и во рту! — он завернул в тряпочку остатки чурека и сыра, а потом, воровато оглядевшись, вдруг наклонился и принялся поднимать один камень за другим, что-то высматривая под ними.

— Смотри! Смотри! — шепнул я Ваське, до боли прижимая к глазам окуляры бинокля. — Ищет!

Но, видимо, старик не знал, где точно надо искать то, что его интересовало, и ему пришлось перевернуть с десяток камней. Наконец он что-то поднял с земли, отряхнул от пыли, повертел в руках и, выпрямившись, снова зорко огляделся.

Мы с Васькой тоже не знали, где именно спрятал записку Леон Георгиевич, но, по-видимому, ее-то и нашел сейчас пастух. Мы переглянулись: неужели он замешан в истории с похищением Ли? Немыслимо, невозможно! Да ведь он, наверно, ничего не смыслит в старинных коврах!