Александр Воинов - Отважные [сборник: Золотые динары • Отважные • Иностранка]

- Чего бродишь? - спросил Дудников, закуривая папиросу.

- Не спится…

Помолчали. Дудников смотрел на маленькое оконце над потолком, составленное из нескольких осколков стекла, на светлые лучи поднимающегося из-за леса солнца. В городе до войны ему редко приходилось видеть, как встает солнце. А теперь он уже к этому привык, но все же иногда нет-нет да и залюбуется сиянием нарождающегося дня.

Колесник вдруг вскочил, стукнулся головой о перекладину под потолком и пришел от этого в еще большую ярость.

- Неужели же мы ничего не придумаем! - крикнул он. - Не может быть! Не может быть! Надо найти какой-то выход! Мы должны туда проникнуть! Я бы сам пошел, да при моем росте меня за километр видно…

Дудников курил и молча наблюдал за Колесником. В детстве он был, наверное, вроде Коли Охотникова - смелый, сообразительный парнишка. Вырос - дядя будь здоров! Пять пудов играючи выжимает. А вот сохранил в себе какую-то детскую непосредственность.

Вдруг он вспомнил вчерашний разговор с Колей Охотниковым. Рассказав, как он увидел отца в машине, мальчик стал просить, чтобы ему разрешили отправиться туда, куда повезли пленных. Конечно, Дудников отказал. «Нет, нет, глупости, - подумал он. - Это невозможно».

Но позднее, проходя мимо коновязи, он увидел Колю, в чем-то горячо убеждавшего Колесника. Мальчик размахивал скребницей, указывая куда-то в сторону, а Колесник, чуть сгорбившись, слушал внимательно и хмуро

Заметив Дудникова, Коля смутился и отвернулся к коню, медленно жевавшему листья.

- Дудников, поди-ка сюда!.. - крикнул Колесники помахал рукой. - Ты слышал, о чем он просит?

- Уже слышал и возражаю!.. - ответил Дудников.

Коля порывисто отвернулся, в его глазах блестели слезы.

- И вы очень нехорошо поступаете… Очень нехорошо!.. Я бы хоть посмотрел, что они с отцом делать будут!..

- А куда бы ты один добрался, спрашивается? - рассердился Дудников. - Дуришь!

- Не один, а с Витей, - возразил Коля. - И ничего с нами не случится. Я тут все места исходил. Мы с отцом много бродили. На рыбалку везде вместе…

Колесник взглянул на Дудникова.

- Ну хорошо, дочищай коня, - сказал он Коле, - а я подумаю… Пойдем-ка, Дудников.

Когда они отошли подальше и Коля уже не мог их слышать, Колесник сказал:

- Боюсь, сбежит парень. Видно, очень любит отца!..

Дудников вздохнул:

- Да-а… Вполне может быть…

Они уединились в землянке и долго обсуждали возникший у Колесника план, стараясь предусмотреть, какие могут возникнуть трудности.

Уже совсем стемнело, когда Колесник выглянул из землянки и приказал проходившему мимо партизану прислать к нему Колю и Витю.

Мальчики прибежали. Колесник пригласил их сесть и подвинул на край стола открытую банку сгущенного молока - единственное угощение, которое ему удалось раздобыть.

Коля вежливо отказался, а Виктор присел на табуретку подальше от стола, хотя больше всего в жизни из сладкого он любил сгущенное молоко.

Усевшись, ребята притихли. Колесник сказал:

- Вот что, ребята! Мы позвали вас сюда, чтобы поговорить с вами. Даже не поговорить, а вместе подумать… Дело, которое мы хотим поручить вам, серьезное. Скажи, Коля, значит, если километров за тридцать отсюда уйдешь, не заблудишься?

- Нет. Хоть глаза завяжите!

Колесник улыбнулся.

- А задание такое… Вам нужно как можно ближе добраться до мест, где разместили пленных. Выяснить, какой это район. Издали посмотреть, хорошо ли его охраняют. Понятно?

- А как же отец? - спросил Коля, и его бледное лицо покрылось румянцем. - Значит, я его не увижу?

Дудников покачал головой:

- Нет, тебе это не удастся. И давайте, ребята, договоримся: если к месту, где размещены пленные, приближаться опасно, сразу же возвращайтесь назад. Не рискуйте!

- Пойдете с котомками, - продолжал Колесник. - Будут задерживать - говорите, что идете к родственникам в Белгород. И справки вам дадим по всей форме, никто не подкопается. - Он поднялся. - Ну, вот пока и все. А сейчас идите спать. Такие дела с ходу не делаются. Тут все обдумать надо.

Ребята ушли, но почти всю ночь от волнения не могли уснуть. Они дали друг другу клятву держаться вместе до последнего и выручать, если один из них попадет в беду.

Рядом с Витей стояла банка со сгущенным молоком - подарок Колесника, угадавшего в Вите великого любителя сладкого. Но банка так и осталась нетронутой…

Сначала Алексей Охотников решил, что их везут в город, ко рву, на расстрел. Так было с пленными соседних бараков. Это у гитлеровцев называлось «очистительной» операцией.

Но машины, миновав окраину города, стремительно мчались степными дорогами.

Значит, смерть пока прошла стороной. Куда же их везут? Переводят в другой лагерь? Отправляют в Германию?… Прижавшись друг к другу, пленные тихо переговаривались, строя разные предположения.

Их всех подняли рано утром, по тревоге. У бараков уже стояли наготове большие машины. Не прошло и четверти часа, как в лагере не осталось ни одного человека.

Справа, тесно прижавшись к плечу Алексея, дрожал от холода Еременко. Он еще не оправился от контузии. Тяжелые работы совсем изнурили его. В переднем ряду сидел Юренев. Он, прищурившись, смотрел на проносившиеся мимо поля и о чем-то напряженно думал. В его темных глазах горел мрачный огонек.

У Алексея с ним сложились странные отношения. Юренев как будто стремился к дружбе, но в то же время иногда становился замкнутым и нелюдимым. Несколько раз он в самый неподходящий момент заговаривал с Алексеем о побеге.

Алексей нередко подтрунивал:

- Артистическая натура!.. Нежная душа… Вот будешь когда-нибудь играть заключенного, ничего придумывать не надо будет: все сам пережил!..

Юренев вздыхал и отмалчивался.

И все же их связывало многое: общие лишения, жесткие нары, на которых они лежали рядом, воспоминания о прошлом, об общих знакомых…

Курт Мейер словно забыл о существовании Юренева. В этом был его тайный замысел, хитрая тактика: он давал своему агенту возможность обжиться среди заключенных, расположить к себе окружающих. Если бы Юренев начал действовать сразу, его быстро разоблачили бы. Мейер вел свою игру осторожно, а Юренев, разделявший все тяготы заключенных, все сильнее ожесточался. К нему относятся, как к последней собаке, его сделали мелким шпиком, и будущее не сулит ему ничего радостного…

«Хорошо, что никто здесь обо мне не знает. Если Мейер меня забудет, то для всех, кто сейчас меня окружает, я останусь честным человеком…» - так думал Юренев в минуты отчаяния, которое все чаще и чаще им овладевало.

Но вслед за этим он начинал обвинять себя в слабости. Нет, он не должен, не имеет права изменять своей цели. Нужно вырваться отсюда любой ценой. Вот тогда-то он и замыкался в себе, озлобленный, внутренне ощерившийся, готовый на все.