Юрий Збанацкий - Куриловы острова

Мария Африкановна мигом забрала инициативу допроса в свои руки:

— Скажи, Курило, не кажется ли тебе, что сами камни с неба не падают?

Миколка молчал.

— А знаешь ли ты, Курило, что признание смягчает вину?

Миколка молчал.

— А не думаешь ли ты, Курило, что следует вызвать твоих родителей в школу?

Миколка только ниже опустил голову.

— Ты случайно запустил этот камень, ведь так, Курило?

— Ничего я не запускал, — упрямо ответил Миколка.

Тогда Мария Африкановна решила, что неправильно повела допрос. Сперва нужно было посоветоваться с Солоненко и уточнить некоторые обстоятельства преступления. И она велела Миколке покинуть ее кабинет:

— Подожди за дверью. Мы тебя позовем.

Миколка вышел. Оставшиеся в кабинете, не сговариваясь, посмотрели на загадочный маленький, черный с серым налетом, кусочек шлака, доставивший столько неприятностей. Попасть бы этому непрошеному гостю не к милиционеру в руки и лежать бы ему на столе не вещественным доказательством, а объектом научного исследования — и кто знает, сколько интересного и полезного рассказал бы этот неприметный посланец неба. Но что поделаешь, если никто не заподозрил в нем представителя иных миров, его признали обыкновенным куском шлака, брошенным рукой сорванца.

И никто не задумался над тем, что, быть может, настойчиво повторяя: «ничего я не бросал», этот сорванец говорит истинную правду.

Школа жила обычной жизнью. В учительской на стене тикали часы, в классах стоял приглушенный гул, похожий на гуденье пчел в улье, на спортивной площадке раздавались взрывы хохота. В окна заглядывали зеленые верхушки кленовых веток. Но Миколка ничего этого не видел и не слышал: настороженным ухом он ловил обрывки разговора за дверью директорского кабинета.

Он уже убедился, что попал в странную и неприятную историю. Его больше всего встревожило обещание директора вызвать в школу родителей. Конечно, если бы можно было вызвать с Курилов отца, он бы и не задумался — отец во всем разберется. Что же касается матери, то достаточно лишь намека на какую-либо провинность Миколки, чтобы он заслужил у нее жестокое наказание. Мать следовала принципу: сперва наказать, а потом разбираться.

Хотя Миколка и надеялся на справедливость, но испытывал подавленность. Надо же такому случиться: кто-то запустил камень, а отвечать ему, кто-то яблоко съел, а у него оскомина.

И вот как раз когда он собирался приложить ухо к створке дверей (потому что в кабинете голоса зазвучали тише), дверь в учительскую отворилась и появился не кто иной, как Фред Квач. За Фредом следовала его мамаша.

Переступив порог, долговязый, вихрастый Фред сразу же остановился, понурившись в позе виноватого. На нем были неглаженые штаны со смешными пузырями на коленях и модная клетчатая рубашка, на ногах — футбольные бутсы.

Мать, непричесанная, с покрасневшими, припухшими от слез глазами, дрожащей рукой дернула дверь.

— Тут нет сомнений — камень бросил Курило, — услышал Миколка безапелляционное заявление милиционера.

— Мария Африкановна! — трагически воззвала Фредова мама.

— Минутку, минутку, гражданка...

— Нет у меня ни одной минуты... у меня такое горе!..

Дверь закрылась, и Миколка так и не узнал, что за горе свалилось на Квачеву мамашу. Да и к чему это? Хватит ему и своего горя. Он теперь знал определенно, что виновником считают его. Даже стал сомневаться: а может и впрямь ненароком с подоконника сбросил камень?

— И тебя к Маричке? — первым нарушил молчание Фред.

Маричкой в школе прозвали Марию Африкановну. Почему? Подите спросите их, учеников...

Миколка хотел было ответить, что это по его, Фредовой, милости он стоит сейчас здесь, но промолчал. Какая разница — не Миколка, так Фред отвечал бы за этот злосчастный камень.

— А у меня, брат, настоящий цейтнот, — даже с гордостью похвастался Фред. — Полнейшая катастрофа с аварией...

Расчесав немного лохматую шевелюру, он охотно поведал Миколке свое горе.

— Правая не знает, что творит левая, возмущался он. — Маричка говорит: будешь защищать спортивную честь школы, а Малапага приперлась к матери с двойками...

Большие серо-голубые, чуточку нахальные глаза Фреда блеснули гневом, он шмыгал носом и сопел на всю учительскую.

Курило хорошо понимал, о чем тут шла речь. Альфред Квач сидел уже второй год в седьмом классе. Кто знает, что было тому причиной — то ли его ограниченные способности, то ли чрезмерное увлечение спортом. В школе Фред считался непревзойденным спортсменом. Как второгодника его было ограничили в занятиях спортом, но с приходом Марии Африкановны ему снова разрешили «физкультурить» сколько влезет. Фред сделался ярым защитником спортивной чести школы, но вскоре нахватал с полдесятка двоек. Он, правда, умудрился не допустить их в дневник, и мать была уверена, что ее сын занимается в школе делом. А тут вчера, как снег на голову: является Меланья Захаровна, классный руководитель, которую сам Фред после просмотра заграничного фильма прозвал Малапагой, и обо всем рассказала матери.

Мать Фреда если и любила что-нибудь на свете, так это сына, если и верила в существование человеческого гения, так разве только в гений Фреда. Она все отдавала Фреду: и самый вкусный кусочек, и самый дорогой материал на модный костюмчик, и самые ласковые улыбки, — Фред для нее — все. Он и талантлив, он и красив, он и самый несчастный на свете: учителя его никак не поймут и лепят ему двойки ни за что ни про что...

И только один-единственный человек, один-единственный педагог из всей армии педагогов правильно понял и оценил ее сокровище, — это Мария Африкановна. Именно поэтому к ней и притащила сейчас своего единственного сыночка перепуганная насмерть мамаша, в надежде найти защиту.

— Натрепала ей Малапага про двойки. Ну, мать, конечно, раскричалась, расплакалась. Да еще недоставало — руки пустила в ход... Схватила сковороду, да сковородой... Нашла чем драться...

У Фреда даже зелеными огоньками глаза блеснули — видимо, не мог он простить сковороды. Подумать только — сковородой по ярко-зеленым штанам...

— Ну, я психанул, конечно, вырвал у нее сковороду и запустил в угол, а сам ходу из дому. И не ночевал... Всю ночь мать по улицам бегала, все закоулки облазила. А сегодня случайно на улице меня поймала... и к Маричке.

Некоторое время Фред еще полыхал гневом. Потом, успокоившись, деловито спросил:

— А ты чего тут? Строгать будут?

И Миколке так захотелось рассказать о своем горе. Не зря говорится: поделишься радостью — вдвойне радость, поделишься горем — осталось пол-горя.