Герман Коробейников - Пещера Рыжего монаха

— Между прочим, кукуруза превосходит по калорийности пшеницу… Но трудно: рабочего класса в городе почти нет; на заводиках и в мастерских, реквизированных у монастыря, работают вчерашние крестьяне да монахи, порвавшие с обителью… Впрочем, давайте поговорим о деле. Вы, вероятно, догадываетесь, товарищ Гольцов, что миссия, с которой мы идем в обитель, чрезвычайно трудна. Полгода назад, после установления в крае Советской власти, большая часть монастырского хозяйства и угодий были реквизированы в пользу государства. Так что, сами понимаете, особых милостей от святых отцов ждать не приходится.

— Осталось ли что-нибудь у них от прежних богатств? — спросил Гольцов.

— Несомненно. Доходы монастыря трудно учесть… К примеру, видите то сооружение на вершине горы? Это абхазская крепость шестого века. Есть там осадный водоем; откуда в него вода поступает, ученые до сих пор не знают. Так вот, монахи как приехали, объявили эту волу святой и по сей день ею торгуют…

Они ступили на просторный четырехугольник монастырской площади, образованный стенами двухэтажных зданий, в которых размещались кельи, трапезная, гостиница, канцелярия, хозяйственные службы. Углы ансамбля венчались маковками небольших церквей; посреди площади светлой каменной громадой высился собор.

Пройдя под аркой, они поднялись на второй этаж к настоятельским покоям. Появившийся на их стук монах сказал:

— В этот час владыко обычно в саду работает. Соблаговолите подождать, я пойду извещу.

Лоуа попросил:

— Разрешите пока монастырскую гостиницу осмотреть. Если можно, дайте провожатого.

— Извольте. Я вызову гостиника…

Время от заутрени до полудня было любимым временем отца Георгия — архимандрита [13] Архимандрит — второй после патриарха монашеский сан. , настоятеля Новосветской святой обители. Ночь уже давно не приносила покоя: мучимый ревматизмом и болями в сердце, он почти не спал и в часы бессонницы заново переживал все дневные заботы. С близкой кончиной игумен [14] Игумен — глава монастыря. То же, что и настоятель. смирился, но вот кто возглавит обитель, объединит братию духовно? Найти бы достойного преемника, да, видно, провидение по-своему хочет распорядиться — навязало в помощники человека мрачного, с совестью темной…

Переоблачившись после службы, удалялся игумен в дальний конец монастырского парка, где благодаря соседству ущелья дольше сохранялась ночная свежесть и утренний воздух полнился запахами цветов и гомоном птиц. Шел, ступая медленно, в сопровождении своего келейника — послушника [15] Послушник — воспитанник в монастыре. Василида. Здесь на время игумен обретал душевный покой. Вел себя раскованно, по-стариковски: снимал клобук [16] Клобук — у монахов высокая цилиндрическая шапка с покрывалом. , запихивал в него покрывало, расстегивал крючки рясы, удобно усаживался в беседке из затейливо перевитых стволов японской глицинии. Ее густая пахучая листва затеняла скамью и стол, за которым игумен почитывал светские книги, разбирал и перечитывал дорогие сердцу, пожелтевшие письма.

Время от времени он поднимался и обходил свой уголок: кормил золотых рыбок, что плавали среди гротов и диковинных водорослей в искусно оборудованном небольшом бассейне; обрывал головки увядших роз, рыхлил землю и поливал кусты. Разумеется, основную работу по уходу за розарием делал один из садовников, но хоть в малом деле старцу было приятно сознавать свою причастность к бытию. Розы поднимались на клумбах, вились по стене, вползали на подпоры и стволы деревьев, образуя навесы и арки. Розарий был предметом гордости и забот настоятеля. По его указу добыли невиданные здесь дотоле сорта из Египта, Франции, Испании. Сам, благодаря многолетним стараниям, вывел два сорта.

А его келейник Василид скучал, часы безделья проходили томительно. Единственное развлечение — рыбки, но, сколько можно смотреть на них, погонять прутиком… Коротая время, послушник сидел на массивной каменной стене, окружавшей монастырский парк. Отсюда хорошо был виден городок под горой и море с толпящимися у берега корабликами. Василид всматривался в город, ловил идущие оттуда звуки.

Жалость к себе овладевала Василидом, как только он оказывался здесь. Какой святостью ни обладай, а трудно в тринадцать лет привыкнуть к мысли, что жизнь так и пройдет в каждодневных поклонах и молитвах, в заучивании бесконечных книжных текстов, в беспрекословном подчинении всем и каждому, кто старше его в монастыре. Хотелось какой-то другой жизни — свободной, радостной.

Настоятель понятия не имел о "греховных" мыслях, осаждавших послушника. Он не заметил, как задремал над книгой. После беспокойно проведенной ночи эти несколько минут сна приободрили, и он очнулся с просветленной душой. Хорошо: тепло, тихо. Сонно гудят над цветами пчелы, да воркует родниковая струя.

Хоть и бренна жизнь, а жаль с ней расставаться. Один за другим уходили из нее старые товарищи. Ширится за стеной монастырское кладбище: одни по древности лет ушли, других в первые неласковые годы унесла лихорадка. Сегодня, как никогда, хотелось поведать вслух то, что запало в памяти и чем полнилась душа.

А Василид, будто почувствовав, что старцу не хватает собеседника, подошел и сел рядом.

— Отче, в раю такие же деревья, цветы и рыбки, как в нашем саду?

Игумен улыбнулся:

— Доподлинно, сыне, это неведомо и мне. Еще могу сказать: не всегда здесь было такое благолепие. Прошло почти пятьдесят лет, как приплыли мы к этим священным берегам, имея на борту утлой греческой ладьи всего-навсего тридцать человек братии. Монастырь наш Старосветский, здравствующий и поныне на Халкидонском полуострове в Греции, выделил нас по высочайшей просьбе русского царя для устройства обители на северном побережье Черного моря…

Ко времени нашего прибытия население этого края в большинстве своем было языческим, частью же исповедовало мусульманскую веру. Благословясь, решили мы здесь обосноваться. Место сие поименовали в отличие от Старого Света — Новым Светом, ибо несли мы туземцам свет новой веры.

Но в этом крае нас ждали великие испытания. Оказалось, что местность эта, столь красивая со стороны моря, сплошь заболочена. Ядовитые миазмы выделялись из застоявшихся вод, и тучи комаров реяли в воздухе. Леса были непроходимы: дерево теснилось к дереву, бурелом и кустарники с острыми шипами преграждали путь. Неисчислимые труды пришлось вложить для приведения в порядок столь гиблого места, многие из братьев умерли от лихорадки, цинги и прочих болезней. Шакалы выли под окнами наших временных жилищ; брат Евлампий умер от змеиного укуса, бедный Никодим на глазах у товарища был растерзан медведем. А бывало и так, что спускались с гор и нападали на обитель лихие люди — абреки. Захватывали добро, уводили скот.