Лев Парфёнов - Неделя приключений

— Были опасные случаи, — улыбнулся лейтенант. — Были. Хотите, расскажу?

В это время из тьмы, обступившей костёр, выросла высокая фигура. К костру подошёл человек лет тридцати, в хромовых сапогах, в чёрном пиджаке, в кепке набекрень. У него было большое скуластое лицо, крупный широкий нос. В руке он держал тросточку, вырезанную, судя по усеявшим её зелёным иголкам, из верхушки молодой сосны.

— Здравствуйте, рыбаки, — поздоровался прохожий. — Ну, если бы не ваш костёр, мне бы смерть.

— А что такое? — заинтересовался Василий Алексеевич.

— Да что — спички забыл дома. А курить охота — сил нет. Как, хозяин, огоньку-то дашь?

— Выбирай любую головёшку, — в тон прохожему отозвался Василий Алексеевич.

Незнакомец присел на корточки рядом с Сёмкой, ловко свернул толстую цигарку, обжигаясь, выхватил из костра горящий сучок, прикурил. По лицу его разлилось блаженство.

— Спасибо, от смерти спасли.

— На здоровье!

Прохожий достал из маленького карманчика часы с цепочкой, скосился на них, щурясь от дыма.

— Пойду, — сказал он, вставая.

Часы повернулись на цепочке, и на металлической крышке Сёмка увидел выгравированный якорь, по обеим сторонам которого стояли две буквы «С» и «Е».

Прохожий спрятал часы, нагнулся над ведром.

— Ого, не зря небо костром коптите! Тут на добрую поджарку. Ну, бывайте здоровы, рыбаки!

И растворился в темноте. Только крупные следы остались на влажном от росы песке.

Ребята молча ожидали, когда дядя начнёт обещанный рассказ «о приключении». Но Василий Алексеевич, казалось, забыл о своём обещании. Посасывая потухшую трубку, он сосредоточенно вглядывался в пламя костра. Он силился вспомнить, где и когда видел этого человека. Он перебирал давнишние встречи с разными людьми в училище, во время заграничного плавания и оттого, что в памяти не находилось ни малейшей зацепки, испытывал непонятное, необъяснимое беспокойство. Лейтенант раскаивался, почему не расспросил прохожего. Он готов был побежать за ним, догнать — только бы избавиться от навязчивой мысли о нём. Терпение ребят истощилось.

Сёмка обиженно надул губы.

— Дядя Вась…

Василий Алексеевич с трудом оторвал взгляд от костра.

— Что?

— Ну, ты же про опасный случай хотел рассказать.

— А… Ладно, расскажу.

Он потряс головой, как бы отгоняя посторонние мысли.

— Случилось это осенью прошлого года на Балтике. Служил я тогда на крейсере. Стоял наш крейсер на рейде, милях в пяти от берега. И вот назначил меня командир сопровождать на берег демобилизованных и отпускников. Спустили мотобот на воду. Народу в него набралось — яблоку негде упасть. Ну и мотобот здорово осел, борта над водой едва видно. Никто на это не обратил внимания, потому что погода выдалась на редкость тихая. Море как зеркало, небо ясное, голубое, как на заказ.

Огляделся я — всё в порядке. Матросы одеты в первый срок. Клёши наглажены так, что до складки дотронуться страшно. На бушлатах ни единой морщинки, ботинки сияют, аж глазам больно. Шутят матросы, радуются — домой едут.

Словом, погода хорошая, люди в порядке, и до базы рукой подать. Тесно, конечно, но матросы и тут не упустили случая сыграть в домино. Поместили чемодан на колени и так звонко стукают костяшками, что их и мотор не перестучит.

Рядом со мной поместился земляк, старшина второй статьи Сергей Емельянов. Земляком я его потому считаю, что родом он из деревни Ликино. Это недалеко отсюда. Если по реке, то километров тридцать, а посуху и того ближе. Я знал его с того времени, когда ездил в Ликино с агитбригадой. Сергей был секретарём сельской комсомольской ячейки. Встретились мы на флоте, как старые знакомые. Однако вместе прослужили недолго. Сергей демобилизовался и уезжал домой. Но и за короткий срок совместной службы я его оценил. Был он замечательный электрик и машинист и вообще умелец, на все руки мастер. Я знал, если на вахте Емельянов — значит, всё в порядке. Никаких чрезвычайных происшествий, никаких аварий. Там же на флоте научился он гравёрному мастерству и был в этом деле настоящий художник. Словом, талантливый, настоящий человек. Незадолго перед тем вступил он в партию, и я ему рекомендацию дал…

Дядя Вася затянулся, выпустил колечками дым и продолжал:

— Ну так вот, мотобот идёт ровно, хорошо. Прошли полпути. И тут поднялся ветер, развёл волну. Волна-то сама по себе безобидная, и в обычных условиях на неё никто не обратил бы внимания. Но ведь мотобот был перегружен, в воду осел по самые поручни, и волны начали перехлёстывать через борт. Матросы повскакали с мест, кое-кто разулся, чтобы не попортить ботинок. Дальше всё произошло так быстро, что никто слова не успел сказать. Мотобот зарылся носом в волну, мотор умолк, и наступила тишина. Днище ушло из-под ног, холодная вода захватывала дыхание. Меня увлек водоворот, но удалось вынырнуть. Вокруг на поверхности плавали головы в мокрых бескозырках, нахлобученных на уши, точно поварские колпаки. Тут же плавали фанерные чемоданы, костяшки домино. На флоте каждый второй — зубоскал, привыкли в опасных положениях страх глушить шуткой. И тут нашлись шутники. Помню, один кричит своему приятелю: «С лёгким паром, Костя!», а тот спокойно отвечает: «Какой пар! По-моему, эту, водичку давно не разбавляли кипятком!» Другой сокрушается: «Эх, бескозырку потерял! Теперь меня баталер вместо пайка срубает!»

Но тут какой-то матрос крикнул: «Тону!», и голова его скрылась под водой. За ним нырнули товарищи, вытащили на поверхность. Шутки прекратились. Кое-кто поплыл обратно к крейсеру. Это было безрассудно. До крейсера далеко, а в ледяной воде человек быстро теряет силы.

«Не расплываться, — крикнул я. — Сейчас подойдёт катер!»

Мне только показалось, что я крикнул. Я закоченел, и голос мне отказал. Но рядом кто-то звонко и раскатисто подхватил:

«Эй, всем держаться вместе! Лейтенант приказал! Берегите силы! Поддерживайте слабых! Сейчас катер подойдёт!»

Это был Емельянов.

«Как, товарищ командир, держимся?» — спрашивает.

Я попробовал улыбнуться, но губы не слушались, они стали точно деревянные. Ботинки, набухшая одежда тянули вниз. Море высасывало из тела последнее тепло, я терял способность к сопротивлению. Ноги и руки перестали подчиняться воле. Я закрыл глаза. Всплески, голоса матросов — все звуки оборвались. Наступила глухая, ледяная тишина. И, странно, тут мне почему-то, как наяву, представилось старое бревно, что у нас во дворе за сараями и вырезанная мною надпись: «Вася Гуров, май, 1931 год».

«Всё», — подумал я. Но тут меня кто-то подхватил, я снова услышал всплески, голоса, тяжёлое дыхание. Вижу рядом лицо Емельянова. Посинело оно до неузнаваемости. «Что, — говорю, — тонул я?» — «Да ничего, — отвечает, — так, малость нырнули…» Силится он улыбнуться, а не выходит. Вижу, парень еле держится на поверхности, а меня не отпускает. Попробовал я сам работать конечностями. От напряжения мне даже показалось, что я вспотел. Получилось. Но только отпустил меня Емельянов — опять пошёл ко дну. Видно, хлебнул воды на этот раз. Емельянов снова вытащил меня. Вдохнул я воздуха, открыл глаза и увидел перед самым носом — раскачивается на воде костяшка от домино: пусто-пусто. И так тоскливо стало на душе от этой пустышки, точно на всей земле я один остался. Потом словно туманом всё закрыло, ничего не помню. Только уловил знакомый звук, будто в летний полдень в траве на припёке стрекочет кузнечик. А это катер шёл к нам на выручку.