Екатерина Сургутская - Двадцать дней на борту корабля Очарование

— Вижу, ты, брат, неплохо справляешься! — сказал шутливо дедушка.

Я был совершенно уверен, что он чистосердечно радуется моему аппетиту, как радуется мама или бабушка Настя.

— А ты знаешь, народная мудрость гласит: кто не работает, тот не ест. Надо полагать, что ты сегодня честно потрудился?

Я взглянул на бабушку, которая на меня не смотрела, и покраснел.

— А если человек не вырос? — попробовал я защититься.

— Если ребёнку поручается дело, которое ему под силу, он обязан выполнить его с честью, как взрослый!

— А ты же отказался руководить аспирантами! — напомнил я.

Разговор дальше не пошёл. Взрослые только переглянулись.

Сразу после обеда дедушка пошёл рыбачить. А когда вернулся, то сказал, что и на рукаве не клюёт, что там рыбаков больше, чем рыбы.

Перед сном мы решили полюбоваться тихим вечером. Все пятеро устроились на травке, у самого обрыва над водой. Серка прижимался к Орлану и всё время вздрагивал и озирался. Большие голубые стрекозы ему, наверное, казались чудовищами. Он видел их первый раз в жизни. Да и река его, конечно, пугала. Вначале, как только село солнце, она была местами розовой, местами голубой, а теперь стала совсем-совсем синей. И из неё всё время выпрыгивали рыбки.

Уже окончательно стемнело. Мимо, вниз по течению, пронеслись два челнока. Они шли бок о бок, как спаренные. В них сидели двое дяденек и тихонько беседовали.

— Благодать-то какая! — сказал дедушка.

— И скоро всему этому придёт конец! — вздохнула бабушка Наташа.

— Почему конец? — затормошил я её.

— Спроси вон лучше у гидротехника.

Я начал приставать к дедушке.

— Видишь ли, твоя бабушка против двух строительств на Днепре: Киевской гидростанции и Каневской. Когда построятся эти станции — здесь и ниже Киева разольются огромные водохранилища.

— Я их видел на макете! — воскликнул я.

— Не будет больше ни островов, ни великолепных заливных лугов, на которых до поздней осени пасётся скотина, ни Днепра с его рукавами, затонами. И тогда на таких лодках, вроде нашей, уже не поплывёшь, а ведь на них сейчас проводят отпуск тысячи киевлян. Вся эта естественная, природная красота уйдёт под воду, — сказала бабушка.

— Будет море! По нему станут скользить мощные яхты, катера, глиссеры, а в тихую погоду — весельные лодки и с маленькими моторчиками. Чернышевский сказал, что только неутомимое трудолюбие человека может сообщить природе новую, высшую красоту! — возразил дед.

Спали втроём. Серка устроился у нас в ногах. Орлана уложили в носу, у мотора, на сено. Спать ему, собственно, не полагалось, он должен был охранять корабль и экипаж. Но бабушка Наташа говорит, что он, злодей, извините за выражение, так храпел, так храпел, что не давал ей спать.

Утром мы никак не могли выбраться из рукава на Днепр. Исток рукава занесло песком. И корабль несколько раз садился на мель.

— Надо вернуться назад, спуститься вниз по рукаву и плыть по Днепру, по фарватеру, — умоляла бабушка Наташа. — Иначе на этих мелях мы обдерём всю смолу с днища, и корабль потечёт так, что придётся возвращаться домой.

— Попробуем ещё раз, — сказал упрямо дедушка и так врезался в песок, что корабль стал как вкопанный, и мотор заглох. — Скучновато получается. — Дедушка покачал головой и стал почёсывать большим ногтем на мизинце верхнюю губу.

— Бабушка Наташа была права, — хитро заметил я и посмотрел на дедушку.

— Наша бабушка часто бывает права, и поэтому нам, брат, с тобой надо всегда внимательно прислушиваться к её советам.

У дедушки был такой нежный голос, такой нежный, что было ясно, что он считал себя виноватым.

Пробовали сняться с мели вёслами, ничего не вышло. Тогда мы с бабушкой Наташей разделись и спустились за борт. Дедушке нельзя часто лазить в воду, у него же радикулит. Раскачивали и толкали наш кораблик, но без пользы. Пришлось бабушке железной лопатой рыть в перекате прорезь.

— Вот если бы дедушка изучил лоцию, то он бы не сел на мель. Правда, бабушка? — спросил я.

— За дилетантское отношение к делу человек всегда бывает наказан, — сказала бабушка Наташа и даже не посмотрела на дедушку.

А тот стоял на носу корабля и как будто мечтательно смотрел в небо. Но уж я-то знал, что у него в голове было другое. Рот его был крепко сжат, а острый подбородок двигался. У него всегда так получалось, когда он обижался на бабушку. Я решил его немножко отвлечь.

— Дедушка, а ты знаешь, что называется перекатом?

Дедушка посмотрел на меня сверху вниз.

— Перекатом называется песчаное отложение в форме вала, — сказал я.

— Ну, а дальше? — спросил он мрачно.

— Перекат имеет две косы — верхнюю и нижнюю— и ещё корыто и гребень переката, — заторопился я, боясь, что дедушка не будет меня слушать. — Вот если бы ты пошёл по корыту…

— А я как пошёл?

— А ты врезался прямо в гребень переката!

— А ему-то что, он ведь капитан и обязан только командовать… — начала было бабушка Наташа, но в это время корабль наш качнулся, а тут ещё мы поднажали, и он стрелой вылетел на глубину так, что я едва успел вскочить на корму.

— Полтора часа провозились, — сказала бабушка Наташа с укором.

— Да-а, в жизни не всегда прямая бывает короче ломаной, — изрёк дедушка и с сожалением покачал головой.

Он, конечно, знал, и что такое перекат, и что такое косы, и всякие там другие мели. Однако у него была навязчивая идея: всеми силами увеличить ход корабля, и он опять ушёл с фарватера на тихое течение, чтобы быстрее плыть. А между прочим, когда-то говорил, что на тихом ходу лучше берега рассматривать.

— Опять сядешь на мель!

— Идти по пойме — значит подвергаться производственному риску! — повторил я фразу, которую бабушка Наташа никак не могла запомнить, когда готовилась к экзаменам.

Дедушка сделал вид, что не слышит. Я решил больше его не перевоспитывать. И мы все трое — я, Орлан и Серка — снова растянулись на палубе, лежим, греемся на солнышке. Взрослые потихоньку затянули песню, какую-то старинную. Значит, помирились. Пели складно. Бабушка Наташа выводила тоненьким голоском, а дедушка басил.

И вдруг я первый увидел, что наш рукав перегорожен какой-то дамбой из очень больших камней.

Бабушка Наташа встала и посмотрела на пройденный путь по рукаву. Я её сразу понял: она прикидывала, не вернуться ли нам обратно. И дедушка её понял, потому что сказал:

— Надо попробовать счастья.

— Это запруда? — спросил я.

— Совершенно верно. Этот рукав перегорожен запрудой из камня и хвороста. Это для того, чтобы в Днепр, где ходят большие суда, шло больше воды. В таких запрудах иногда оставляют проход для лодок.

Мы поравнялись с рыбаком, сидевшим в маленькой, как корыто, лодчонке, привязанной к торчавшему из воды колу.