Николай Блинов - Флаг на грот-мачте (Художник С. Рязанцев)

Сережка чуть-чуть подвигал ими и сказал:

— Вроде все.

— Тогда еще ничего, — сказал Никита. — Остальное заживет.

Санитарки затянули жгут, и кровь постепенно перестала сочиться из раны. Они осторожно вытерли ее ватой с перекисью водорода и забинтовали руку.

Жгут нельзя держать больше часа, — сказала Маша, отводя Никиту в сторону. — Омертвение может начаться… Рана глубокая, ее зашивать надо.

— Ой, а «макарка» будет только к обеду, — заохали девчонки.

— Пойдем на катере, — решительно сказал Никита Маше. — Тут пять километров ниже больница есть. Володя говорил. Давайте ведите Сережку, сказал он девчонкам.

— Я сам, — сказал раненый.

Его усадили на среднюю банку. Маша встала к парусам. Никита оттолкнулся багром, и катер медленно тронулся.

Вдвоем с Машей они осторожно провели катер по узкости, отталкиваясь баграми от заросших берегов маленькой речки. Никита последний раз оттолкнулся от дна, и мощное двинское течение подхватило легкое суденышко.

— Поднять грот! — скомандовал капитан.

Маняша повисла на фалах всем телом и быстро подняла парус. Ветер подхватил его, выровнял, наполнил. И «Будь готов!» понесся вперед, взбивая крутым носом пенные брызги.

— Терпи, Серега, — сказал Никита. — Вмиг домчим.

— Я ничего, — ответил Сережка, подняв раненую руку вверх и придерживая локоть здоровой ладонью.

Через полчаса седая врачиха уже осматривала Сережкину руку и одобрительно хмыкала.

— Правильно обработана рана. Кто это у вас такой опытный?

— У нас санитары есть, — сказала Маша. — А вообще-то у нас каждый умеет…

— Ну, ну, — сказала докторша. — Подождите в коридоре. Сейчас заштопаю вашего пациента. И сможете забрать его обратно. Кость не задета.

Она отошла к белому столику и стала набирать в шприц прозрачную жидкость. Бледный Сережка побледнел еще больше и проводил Никиту с Машей жалобным взлядом.

Они сидели на скамейке, смотрели на дверь и слушали. Слабо пискнул Сережка и замолчал надолго. Звякнуло что-то. Опять тихо.

— Хорошо, быстро успели, — сказала Маша.

— Как же это ты меня нашла, Маняша? — спросил Никита.

— Да все знают, что вы на обрыве несколько дней уже кого-то ждете, ответила она.

— Кого ждем? — опешил Никита.

— Не знаю, — сказала Маша. — Ты, например, Эрну.

Никита вытаращил глаза.

— А про Эрну откуда знаешь?

— Я про тебя, Никита, все знаю, — сказала тихо Маша, наклонив голову и ковыряя носком тапка щель в чистых половицах. — И что ты в цирке работал… И как в бойскаутах был… И как к этой задаваке на день рождения ходил…

Пораженный Никита не успел ничего сказать.

Открылась дверь, и докторша вывела повеселевшего Сережку. Рука у него была заново забинтована и висела у груди на марлевой петле.

— Получайте вашего раненого, — сказала докторша. — И топорами там поосторожней орудуйте. А то у меня ниток не хватит всех зашивать.

Обратно шли галсами, ловя ветер. Через час стал виден знакомый косогор и черный косой корпус «Святителя Михаила». Никита ловко загнал катер в устье. Маша спустила парус. Еще минут двадцать толкали баграми на место постоянной стоянки.

— Вылазь, приехали! — наконец весело сказал Никита.

Все звенья уже собрались к лагерю — приближалось время обеда. Встречать их на берег высыпал весь отряд. Когда улеглись крики и суета, Карпа тронул Никиту за рукав:

— А «Эсмеральда»-то, — сказал он грустно, — опять у причала стоит… Опять прозевали.

Вечером этого суматошного дня, когда они все трое, как обычно, залегли под камнем над обрывом, с «макарки» сошел Володя. Он вскарабкался к ним и сказал:

— А тебе письмо, Никита.

— От кого это? — удивился Никита. — От отца, что ли?

— Не знаю от кого. Знаю только, что не от отца, — сказал Володя, улыбнувшись. — Девчонка какая-то подошла у клуба. Спрашивает так вежливо: «Вы не в пионерский лагерь едете?» Я говорю: «В пионерский». — «Не будете ли вы так любезны передать письмо звеньевому Никите Лепехину». Я говорю: «Буду любезен». Она и передала. И книксен сделала.

— Чего сделала? — спросил Ленька подозрительно.

— Ну присела, как раньше барышни делали. Симпатичная…

— Эрна, — сказал Ленька уверенно.

Никита взял письмо дрогнувшей рукой.

«Здравствуй, Никита!

Я пишу, чтобы попрощаться с тобой, потому что мы сегодня ночью уезжаем. Насовсем. Сначала на пароходе в Мурманск, а потом еще дальше. Я не могла прийти в сквер, как мы договорились, потому что заболела. Извини!

Никита, я желаю тебе счастья.

Прощай. Эрна».

— Ты что? — спросил Карпа, забеспокоившись.

— Мне в город надо, ребята. Сейчас! — забормотал Никита. — Мне надо…

— Да зачем? Что случилось-то? — закричали Карпа с Ленькой.

— Она уезжает, — сказала Никита. — Насовсем! Сегодня ночью…

Володя посмотрел на растерянное лицо Никиты и все понял.

— Вот тебе на билет, — сказал он, вынул деньги. — Дуй на «макарку». Еще успеешь.

Никита схватил деньги и кубарем скатился вниз.

— Стой! Никита, стой! — закричал вдруг Володя, свешиваясь над обрывом.

Никита остановился и задрал вверх голову.

— Когда, там сказано, она уезжает, в письме? — спросил Володя.

— Сегодня. Написано, сегодня ночью.

— Не надо никуда ездить, — сказал Володя тихо. — Извини брат. Я не знал, что срочно. Это письмо я получил вчера, сразу как приехал. Вчера, понимаешь, а не сегодня…

Никита сначала ничего не мог сообразить. А потом наконец понял. Это было вчера! Вчера ночью Эрна уехала. И ее больше нет.

Он посмотрел, как молодой матрос в рваной тельняшке убирает с причала сходни. «Макарка» отваливал от берега. Потом Никита начал медленно карабкаться обратно. Ленька протянул ему руку и втащил наверх.

— Пошли-ка в лагерь. Уже поздно, — сказал Володя и положил ему ладонь на плечо.

В эту ночь Никита долго не мог заснуть. Все вокруг давно уже спали, а он все лежал на спине с открытыми глазами и смотрел в матерчатый покатый потолок. Полная луна стояла прямо над палаткой. От ее света ткань отсвечивала голубым, на ней дрожали тени сосновых ветвей. С соседних коек доносилось разнотонное сопение и чмоканье. Кто-то ворочался в темноте и бормотал непонятное.

«Все спят, — думал Никита. — Один я не сплю. Небось во всем лагере. И чего это мне не спится?.. Я в палатке лежу, в потолок гляжу… Над палаткой луна, а вокруг тишина…»

«Да это же стихи! — подумал Никита. — Надо же, сам придумал!»

Никита еще немножко поворочался на узкой койке, а потом все-таки заснул. И ему приснился сон.