Николай Блинов - Флаг на грот-мачте (Художник С. Рязанцев)

Это была песня, которую Никита помнил еще с того времени, когда они жили втроем в Смоленске. Мама говорила тогда, что за такие песни в тюрьму сажают.

Чуть слышно скрипнула, подаваясь, подпиленная решетка. Вдоль тюремной стены осторожно крадется человек в арестантской одежде. Взлетает веревочная петля, цепляясь за зубец стены. Бесшумно по веревке подтягивается на стену человек. Только бы луна не выглянула! Только бы не спугнуть тишину!..

Песня кончилась. Стало тихо. Только костер трещал, выбрасывая в черное небо красные искры. К Никите прокрался Карпа, пристроился рядом и тихо спросил:

— Никита, как ты думаешь, будет правильно: «Совести рана» или «Совесть тирана»? Вроде и так и так можно.

Никита подумал и ничего не смог придумать, а отец услышал, повернулся к Карпе и сказал:

— Совесть тирана, конечно. Совесть тирана — она чернее ночи. Сколько народа погублено, сколько преступлений совершено… А рана совести, она хоть и темная, но ведь рана. А значит, болит. Значит, беспокоит, мучает. Человеку хочется стать лучше, чище, чтобы не болела эта рана… Так, наверное? У вас разве никогда не болит совесть?

Карпа посмотрел на Никиту и ничего не сказал. Никита тут же вспомнил вчерашнее ночное купание, но тоже ничего не сказал. А отец начал другую песню:

Отец остался ночевать в штабной палатке. Никита выходил ночью по своим делам и видел, что там все еще горела свечка и две большие тени двигались по полотну.

А утром отец уезжал в Архангельск.

После завтрака его провожали к «макарке» все трое: Карпа, Никита и Ленька. Володя уезжал вместе с ним, его вызывали в губком комсомола.

Стоя на шатком причале, все трое долго махали руками «макарке» вслед, пока он не скрылся за излучиной реки. Потом повернули и медленно побрели назад, увязая в песке. Никита бросил случайный взгляд на берег и вдруг замер как вкопанный.

— Ты чего? — спросил Карпа.

— Ребята, да это же та самая лодка! — сказал Никита и показал пальцем на лодку, стоящую ближе к ним от причала. На ее борту отчетливо белело название: «Эсмеральда-2».

— На этой лодке приплывал к Павлику на встречу поручик Любкин, сказал Никита. — Помните, на Зеленую Кошку ходили. Вы тогда прибежали, а он уплыл… Я название запомнил. Больно мудреное… «Эсмеральда-2».

— Так, — засуетился Карпа. — Все ясно. Поручик Любкин приехал сюда клад искать на «Святителе Михаиле». Клад он с дружками спер и увез на этой лодке, это мы знаем. А дальше… А дальше что?

Он озадаченно уставился на друзей, дальше ему фантазии не хватало.

— А откуда ты знаешь, что он увез клад? — спросил Ленька.

— Да мы сами видели, — выпалил Карпа и осекся.

— Плавали вчера! — догадался Ленька. — Эх бы!

— Да мы их зато застукали на месте, Ленька! Мы же для дела! рассказывал возбужденно Карпа. — Они золото и ящики в лодку погрузили. Здоровые! А лодку мы потеряли в темноте. А лодочка — вот она! Будем теперь за ней присматривать. Тут всех и накроем. За лодкой-то они обязательно придут!

Ленька неодобрительно покачал головой.

— Верность! — прошептал хитрый Карпа.

— Честь! — ответили хором Ленька и Никита.

Теперь каждую свободную минуту ребята бегали смотреть, на месте ли лодка.

В этот раз Володя вместо себя оставил Никиту, поэтому ему было не до «Эсмеральды» — только поспевай. Он выделял продукты для дежурных, командовал на линейке, распределял задания на день, бегал в деревню договариваться о работах.

Однако «Эсмеральда» стояла на месте, примкнутая к ржавой скобе большим висячим замком. Карпа внимательно осмотрел лодку, но ничего интересного не обнаружил. В нее потихоньку набиралась через швы вода, было ясно, что в этот день лодкой никто не пользовался. Ничего не происходило и на «Святителе Михаиле».

Утром следующего дня Никита проснулся раньше всех — ему нужно было развесить крупу и сахар для завтрака. Он разбудил дежурное звено — своих «чаек»; помог Маше развести огонь на кухне и мотнулся на берег.

«Эсмеральды» не было!

Никита спустился к лодочной стоянке. Скоба была на месте, остальные лодки стояли как вчера, а «Эсмеральда» исчезла. Вода еще не размыла след от ее носа на песке.

Никита примчался в лагерь и разбудил Карпу и Леньку.

— Упустили! Упустили! — горестно причитал Карпа.

Договорились не спускать с причала глаз ни на минуту.

До двенадцати Карпа и Ленька ухитрялись сменять друг друга у камня. Лодки не было. В двенадцать Карпа должен был вести свое звено за грибами на ужин Маняша обещала жареную грибницу с картошкой. Ленька со своими ребятами уже ушел в деревню ворошить сено.

К обрыву отправился Никита.

Он лежал под камнем и смотрел на сверкающую реку, положив подбородок на сцепленные руки. Солнце грело, ветерок обдувал. Глаза сами собой закрывались. Никита задремывал. Потом с усилием разлеплял их и снова таращился на реку.

Река слепила расплавленным солнцем, и глаза закрывались снова…

…Кто-то сильно тряс его за плечо и кричал над ухом:

— Никита! Да Никита же!

Никита вскочил. Рядом стояла Машка-моряк.

— Ой, Никита! — закричала она, глядя на него круглыми, как вишни, глазами. — Ой, Никита, бежим скорее! Сережка себе руку оттяпал!

Уже на бегу Никита спросил:

— Как оттяпал-то?

— Топором, — сказала Маша, не отставая.

Еще издалека он увидел, что рука на месте. Бледный Сережка Тыров сидел на скамье за пустым обеденным столом и держал ее поднятой вверх. Из черной раны от запястья к локтю текла густая кровь. Две девочки из Машиного звена суетились вокруг него, накладывая жгут по всем правилам санитарного искусства.

— Пальцы все шевелятся? — спросил Никита, подбегая.