Валентин Башмаков - За Синь-хребтом, в медвежьем царстве, или Приключения Петьки Луковкина в Уссурийской тайге

Осторожно, стараясь не стряхнуть на себя дождевые капли, беглецы отодвинули плетень, выбрались из дупла и, оглянувшись, застыли в изумлении. Колоды, приютившей их на ночь, больше не существовало. Вместо нее на поляне валялось три обломка, поверх которых немного дальше того места, где прятались мальчишки, лежал толстый ствол упавшего ильма. До вчерашнего вечера сухое дерево стояло, должно быть, еле-еле. Когда пошел дождь, земля под ним отсырела, и великан под напором ветра с размаху грохнулся на поляну. Большой сук, сломавшись, ударил валежину в бок и перебил ее на части. Вокруг во множестве валялись гнилушки, обломки ильмовых ветвей, куски содранной коры.

— На пять метров левее — и нам бы по ногам, — поеживаясь и боязливо шмыгая носом, сказал Петька.

Коля нахмурился.

— Если бы да кабы… Собирай лучше дрова. Будем разводить огонь.

Стащить к костру сучья упавшего ильма и сунуть под них зажженную бумажку дело нетрудное. Однако бумажка, пыхнув, сгорела, а дрова даже не занялись. Пытаясь оживить гаснущее пламя, друзья сунули в него сена, разыскали под валежиной клочок сухого мха, но это не помогло. Костер, чем бы его ни пичкали, некоторое время дымил, а потом гас снова.

— У-у, чтоб вам! — обозлившись, пнул сучья Коля. — В коробке пять спичек осталось. Грейся, Петька, физзарядкой, потом в дупло. Будем ждать, когда прояснится.

Попрыгав и нехотя поборовшись, они опять нырнули в убежище.

Жуя под плащом сухую хлебную корку (конфет и пряников уже не было), Петька с грустью думал о завтраках и обедах, которыми потчевала ребят тетя Поля. Перед глазами, как во сне, проплывали то тарелка жирных щей, то поджаренная и пахнущая чесноком котлета, то большая чашка какао с пенкой.

Не забывалось и пережитое ночью. В ушах опять и опять звучали звериные крики, грохотал гром, раздавался треск падающих деревьев. Сплетаясь и путаясь, мелькали тревожные мысли о пяти спичках, оставшихся в коробке, о неудачах на рыбалке, разбойниках. Сколько страхов за один день и одну ночь! А что будет дальше?

Петька хотел было спросить об этом товарища, но не успел. Выглянув из дупла, Коля неожиданно дрыгнул ногами и полез наружу.

— Солнышко. Айда греться!

Небо, и правда, прояснилось. Серые тучи и поднявшийся из распадков туман медленно уползали вправо. Веселое солнце, взобравшись на самую высокую сопку, пригоршнями разбрасывало свет и тепло, а обрадованные пичуги подняли в лесу такой трезвон, что хоть в пляс. Похорошевшими, свежими и праздничными выглядели и деревья. На каждом листике, на каждой веточке, словно жемчужины, дрожали и переливались всеми цветами радуги крупные капли дождя.

— Хорошо! — взбираясь на исходящую паром колоду и поворачиваясь спиной к солнцу, вздохнул Петька.

— Хорошо-то хорошо, да ведь есть же надо? — буркнул Коля. — Что будем делать?

Подумав, решили вернуться к речке, пройти по знакомой тропке к дороге, а оттуда без задержки топать к Колиной бабке. Ночевка в дупле, рыбная ловля и другие таежные удовольствия больше не соблазняли.

Времени на сборы потребовалось немного. Закинув мешки за плечи и нахлобучив на головы кепки, приятели уже через минуту были в пути.

Приободрившийся и повеселевший Петька попробовал даже затянуть знакомую песенку:

Однако допеть до конца не удалось. Уже в сотне метров от валежины — там, где кончалась вытоптанная людьми площадка, — Коля остановился. Высокая, чуть не по пояс, трава, покрывавшая поляну, была, как и деревья, осыпана бисером. Холодные, словно каленные на льду, капли роем обжигала тело не хуже крапивы.

— А знаешь что? — подумав, сказал Петька. — Давай разденемся.

— Как разденемся? Догола, что ли?

— Ну да. Оставим одни рубашки.

— Так замерзнем же.

— И пусть. Зато выйдем на дорогу — одевайся в сухое. А росу можно сбивать палками…

Размахивая хворостинами и на каждом шагу увертываясь от летящих во все стороны брызг, спустились в ложбинку, обошли рощицу черемух. Еще один поворот — и впереди должна открыться знакомая поляна. Но… ни поляны, ни омутка, ни вчерашнего переката мальчишки не увидели. Вместо небольшой ворчливой реки их встретил бешено ревущий, клокочущий и плюющийся пеной поток. Высокие кусты тальника, стоявшие раньше на берегу, сейчас, сгибаясь и трепеща, окунались в мутную воду чуть не на самой середине реки…

Это было неожиданно, страшно, но понятно. Ночью, во время дождя, над сопками вылились миллионы бочек воды. Она скатилась в долину, и река, выйдя из берегов, залила не только тальники, но и тропинку, которая вела к людям.

Друзья в растерянности постояли на пригорке, поглазели по сторонам, а потом возвратились на валежину и, как лягушата на щепке, еще долго грелись, подставляя бока солнцу.

При дневном свете приютившая их поляна казалась больше, чем в сумерках. У самого края ее, огибая колоду, тянулось что-то похожее на старую заброшенную дорогу. Во многих местах эта дорога поросла уже мелким кустарником и осинками. Однако высокая трава на твердом грунте укоренялась плохо. Мягкий гусятничек будто специально оттеснял ее в сторону, чтобы случайный прохожий, заметив это, мог догадаться, где ездили люди.

— Может, двинем по этой дороге? — предложил в конца концов Петька.

Коля сначала промолчал. Потом цыркнул сквозь зубы слюной и согласился. Да и как было не согласиться? Выбора ведь не оставалось.

Когда прошли с полкилометра и старая заросшая колея начала избираться на косогор, Петька уловил какой-то странный звук.

— Ну-ка, постой, Коля. Слышишь?

Коля прислушался, и в черных его глазах мелькнул огонек.

— Ух ты! Собаки! Честное слово, собаки! Грызутся, наверно. И тявкают.

— А может, не собаки? Другой какой зверь?

— Какой же еще?

— Да лисицы, например…

— Ага, говори! Я ж лисиц как облупленных знаю. Они и Кедровку кур воровать приходят. Лисицы лают не так — звонко, заливисто.

Лай прекратился я больше не повторялся. Не зная, что предпринять, путешественники оглянулись, и их глаза, будто по команде, остановились на старом мохнатом кедре. Вершина пристроившегося на косогоре дерева высоко поднималась над лесом и над долиной. Можно было подумать, что великана специально посадили тут для наблюдения за таежной мелюзгой.

Торопливо сбросив мешок и сандалии, Коля попробовал вскарабкаться по стволу. Раза два сорвался, расцарапал живот и руку, но до ветвей так и не добрался: они торчали высоко, а толстый ствол дерева был мокрый и скользкий.

Неудача заставила избрать кедр поскромнее. Он рос чуть ниже, был меньше, но имел своеобразную подпорку — тонкий и хилый стол другого кедра, поднимаясь от корней, дотягивался вершиной до нижних ветвей и вполне мог послужить верхолазу лестницей.