Валентин Башмаков - За Синь-хребтом, в медвежьем царстве, или Приключения Петьки Луковкина в Уссурийской тайге

Во дворе и на сеновале воцарилась тишина. Слышно было лишь, как возится на веранде Егор да хохочет где-то филин.

— Господи! Господи! — всхлипнула опять Матрена Ивановна. — Была семья, жили, как люди. Потом выпивки, дружки разные. А теперь и жизни решился. Дети-то, дети разнесчастные! На кого осталися?

— Ну-у, завела! — с неудовольствием проворчал Кузьма. — Сказано ж тебе: живой он!

На этом разговор прервался. С веранды послышался голос Егора:

— Ну-ка, Кузьма, иди сюда, — позвал он. — Надо решать, что делать дальше.

Мужчины о чем-то поговорили. Кузьма еще раз осмотрел пострадавшего и повернулся к машине:

— Сергей! Ты где там? Готовься в дорогу. Трофима надо срочно доставить в больницу.

Имя пострадавшего до сих пор не произносилось. Взрослые, должно быть, помнили о ребятах и называли его по-разному — то шофером, то раненым, то просто парнем. Теперь же Кузьма проговорился, и его оговорка обошлась очень дорого.

— Трафим!.. Папаня!

Не помня себя, Коля сорвался с места и кинулся к двери.

— Отоприте сейчас же! Папаня! Я хочу на улицу! Слышите?!

Петька, глядя в щель, видел, как переглянулись Егор и Сережа и как опустились руки у Кузьмы. Лишь через минуту к дверям сеновала подошел Сережа:

— Ну чего ты, Николай, надрываешься? Кто тебе сказал, что это отец?

— Не надо мне говорить. Я сам знаю. Дядя Кузьма вон назвал Трофимом, а бабка про семью причитала!

— Ну так что же, что Трофим? Или Трофимом только твоего отца и зовут? — продолжал уговаривать парень. — Это ж наш знакомый из района.

Но Коля продолжал рваться наружу.

— Ну раз не понимаешь, тогда, как хочешь, — сказал вожатый и отошел к дому.

Мужчины опять перенесли раненого в машину, уложили на мягкую подстилку и подняли борт.

— Я еду наверху, — забираясь в кузов, сказал Кузьма. — А ты, Егор, садись в кабину. Смотрите с Сергеем, чтоб не трясло.

Грузовик фыркнул, попятился и, делая круг, пополз к дороге. Мальчишки перешли к другой стене. Прижавшись лбами к бревнам, долго провожали глазами трепетавшее перед автомобилем пятнышко света, и когда оно исчезло, отползли в сторону и, опечаленные, примолкли. Коля до рассвета пролежал у стены, горестно всхлипывая и шурша сеном.

Утром догадка Коли подтвердилась.

— Ой, Колька! — сочувственно глядя на брата, сказала Людка. — Знаешь, какой дядя Трофим был бледный? Глаза закрытые, голова обвязана, а тряпка вся черная от крови. Сама видала!

Коля, скривившись, всхлипнул.

— Вида-а-ала!.. Чего же ты меня не выпустила? Сестра называется! Я хоть проводил бы до больницы.

Простокваша покраснела:

— Да как же я могла? Меня ведь бабушка тоже закрыла. Выдернула щеколду, и все. Сиди, говорит, и носа не высовывай. Я хотела вставить вместо щеколды карандаш, а он не лезет.

Матрена Ивановна не стала скрывать несчастье тоже. Когда внук спросил ее про отца, старушка прижала его голову к груди и расплакалась вместе с ним.

О работе в тот день и назавтра никто не думал. До того ли было? Матрена Ивановна бродила по двору как потерянная. Коля, прячась по углам, то и дело смахивал с лица слезы, а Людка с тревогой посматривала на них и тоже помалкивала. Только Митька, Лян да Петька крепились. Чтобы подбодрить других, они, как всегда, работали в огороде, кормили скотину, пробовали даже шутить. Но если говорить по правде, тяжело было на душе и у них. Когда Коли не было рядом, ребята усаживались на землю и, подогнув ноги калачом, обсуждали события.

— Вот какие водятся люди на свете, — хмурясь говорил Петька. — Украли на шестьсот рублей меду, и совесть не мучает. А у пасечника семья. Чтоб расплатиться за покражу, нужно работать полгода.

— Что говорить! — решительно поддерживал Лян. — Бесстыжие!

А Митька уточнял:

— Паразиты!

Но все же беда постепенно отодвигалась. Матрена Ивановна, которой приходилось думать про пасеку да про внуков, все чаще забывалась в работе. Коля, выплакав накопившиеся слезы, вернулся к товарищам. А Людка и Митька, сами того не замечая, стали то там, то тут затевать веселые перебранки.

Совсем разрядилась обстановка после того, как на пасеку прикатили новые гости.

Как-то в обеденную пору на дороге опять загудела машина. Ребята выбежали ей навстречу и начали гадать, кто едет к ним из Кедровки. Мальчишки думали, что это Колин дед или Сережа, но ошиблись. Вместо громоздкого грузовика к дому Матрены Ивановны подкатил юркий ГАЗ-69. Из него не спеша вышли незнакомый шофер и старый седой мужчина. Потом выскочил Сережа, покряхтывая, выбрались Яков Маркович, худенький черноглазый директор кедровской школы Иван Андреевич и, наконец… Константин Матвеевич. Ну да! Тот самый Константин Матвеевич, с которым Петька, Лян и Коля беседовали в удэгейском поселке и который надоумил их собирать приморские самоцветы!

Разминая затекшие ноги, старик осмотрелся и зацепился взглядом за рыжий Петькин вихор.

— А-а, старый знакомый! — улыбнулся он. — Ты что же, дружок? Сбежал из лагеря сам да еще и приятеля уволок?.. Видать, зря угощал я тебя клубникой?

Петька, который никак не мог припомнить, где он видел этого человека, услышав про клубнику, сразу представил себе совхозную контору, молодой сад и разговор на крылечке.

— А вот и нет, не зря, дедушка! — поспешил он оправдаться. — Из лагеря я сбежал один. Да! Коля ведь не лагерный. И потом отец меня за побег уже нагонял. А эти ребята здешние. Собираются к нам только на день.

— Вишь ты! Как в детским сад, что ли?

— Ну да. Только мы не малыши — пионеры.

От печки, вытирая руки о передник, шла Матрена Ивановна. Гость поздоровался с ней и кивнул в сторону ребят:

— Что скажешь, Ивановна? Не надоели они тебе? Не объели еще?

— Ну-у, придумаешь, Кирилл Антоныч! Хлеб-то да сало они свои носят. А картошки да огурцов разве жалко? — Старушка немного помолчала, потом сокрушенно вздохнула: — Кабы не детишки, как бы я тут сейчас?

Кирилл Антоныч посерьезнел:

— Это ты правильно… А где его орлы?

Матрена Ивановна показала глазами на Колю и стоявшего в стороне Андрюшку.

— Та-ак, похожи, — усаживаясь на бревно, улыбнулся мальчишкам гость. — Папкины сыны, значит? Ну-ка, Трофимыч, садись рядом… Жалко отца-то?

Коля отвернулся, на ресницах блеснули слезы.

— Ну-у, это уж ни к чему. Ты ж мужчина, — обнял мальчугана Кирилл Антонович. — Да и не такие плохие вести привез я вам, чтобы плакать… Нынче утром разговаривали мы с доктором, который лечит батьку. Поначалу, говорят доктор, положение было трудное. На виске повреждена кость, потеряно много крови. А теперь опасность уже миновала. Рану зашили, переливание крови сделали. Больной в сознании и недельки через три будет дома. Так что убиваться не следует. Все будет в порядке.