Эдуард Веркин - ЧЯП

Царяпкина шагала рядом с велосипедом, а Синцов думал, что он никогда не видел ее на велосипеде едущей, всегда рядом. Наверное, она падала с моста и теперь мучится воспоминаниями.

А фестиваль в городе, конечно, нужен, говорила Царяпкина, но не праздник волос и вокала, а настоящее культурное мероприятие, восстановление творческого наследия самобытнейших авторов, чей вклад в русскую культуру чудовищно недооценен.

Синцов соглашался, собственно, против братьев Дятловых он ничего не имел. Да и ночная прогулка уже не казалась ему безумной, было в этом что-то гривское, почвенное, а поскольку Синцов сам имел глубокие гривские корни, то и ночной поход ему вроде бы нравился.

К тому же как-никак благое дело, спасение культуры.

Над улицей Диановых кружились ночные жуки, в придорожной траве скрипели кузнечики, возле дома Грошева лежала и вкусно пахла гора опилок.

Калитка оказалась открытой, дверь в дом тоже. Синцов хотел зайти внутрь и позвать Грошева, но Царяпкина сказала, что у нее есть более надежный способ.

После этого она стала кидать камни на крышу грошевского дома, уверяя, что это самый лучший и надежный способ вызвать Грошева на поверхность. Как ни странно, это оказалось правдой, на пятом камне из дома показался Грошев.

– Грошев, давай, выходи сюда! – тут же крикнула Царяпкина. – Выходи, или я тебе всю крышу расковыряю.

Грошев спокойно подошел, пожал руку Синцову, поглядел на Синцова сочувствующе, на Царяпкину посмотрел вскользь.

Царяпкина подкидывала в руках шестой камень.

– Грошев, я к тебе с заявлением, – сказала Царяпкина. – Я к тебе не просто так…

– Одну девочку в детстве укусила ондатра, – ответил Грошев. – И ничего хорошего из этого не получилось, как видите.

– Грошик, я не намереваюсь с тобой дискутировать, я хочу воззвать к твоей совести!

– Ну ладно, взывай, – согласился Грошев. – Только по-быстрому.

– Имей совесть, Грошев! Твои предки здесь жили, а ты Иван, не помнящий родства!

– Я слушаю.

Царяпкина пустилась в рассказ. Синцов уже был знаком с темой разговора и слушал невнимательно, успевая, впрочем, различать, что Царяпкина не столько просит Грошева помочь, сколько его поносит. Сочно так, придумывая названия. Горбатый нумизматический иуда. Хладнокровный и бессовестный подлец и покровительствующие ему негодяи. Растлители народной памяти. Вивисекторы души. Последнее Синцову запомнилось особо.

Краеведы-расчленители.

Грошев терпел. Молчал, слушал даже внимательно. Кивал в самых драматических местах. А когда Царяпкина брызгала слюной, терпеливо вытирался тыльной стороной ладони.

Когда Царяпкина закончила и немного выдохлась, Грошев начал говорить в ответ.

Он не отказывался помочь. Он даже разделял обеспокоенность Царяпкиной. И поддерживал ее пафос. Однако время сейчас было неподходящее – ночь.

– А ночью люди спят, – сказал Грошев. – Даже мэр. Я с ним немного знаком, но ночью, думаю, соваться не стоит.

– Все сатрапы сладко спят, – едко заметила Царяпкина. – Ничего у них не болит, ничто их не ранит.

– Как есть, – развел руками Грошев. – Где я тебе других сатрапов найду?

– Вы сгорите в аду, – пообещала Царяпкина.

– Возможно, – не стал спорить Грошев. – Но надо дождаться утра. Приходите часов в одиннадцать, будем разбираться.

– Мы никуда не уйдем, – немедленно заявила Царяпкина.

Синцов не был бы так категоричен.

– Хорошо, заходите ко мне, как-нибудь разместимся. Раскладушку достанем, матрас есть…

– Я буду сидеть здесь, – тут же объявила Царяпкина.

– Где здесь? – поморщился Грошев.

– Вот здесь.

Царяпкина топнула ногой и села на кучу опилок. Синцов поглядел на Грошева, тот думал.

– Ладно, – сказал Грошев. – Задуриваться-то не надо. Пойдемте ко мне. Надую раскладушку… то есть разложу.

– Чтобы я к тебе?! – возмутилась Царяпкина. – Я думала, ты, Чяп, умнее. Чтобы я пошла в твою зловонную конуру…

– Как знаешь, – Грошев зевнул и направился в дом. – Как знаешь, Царяпкина, было бы предложено. Я слышал, осиновые опилки весьма хороши для здоровья, сиди в них, расслабляйся. Часов в девять я выйду. Кость, ты как?

– Да я домой, наверное…

– Вот и правильно. Пусть эта сколопендра одна тут мерзнет.

Грошев зевнул.

– Надо прямо с утра идти, а не в одиннадцать! – выкрикнула Царяпкина. – Я не сколопендра!

– Завтра суббота, – напомнил Грошев. – Начальство отдыхает, а ты к нему хочешь с утра вломиться? Так он на тебя кобелей спустит, у него кавказские овчарки, и каждая размером с теленка.

– Боишься, – злорадно усмехнулась Царяпкина. – Так и скажи. В конце концов, трусость – это естественное твое качество…

– Я не боюсь, – возразил Грошев. – Просто я реалист. И если есть хоть какой-то шанс уберечь твои руины, то глупо терять этот шанс, вламываясь чуть свет. Дай людям хотя бы позавтракать.

– Какой завтрак?! Он что, твой мэр, ни разу не завтракал…

Грошев махнул рукой и отправился в дом. Синцов и Царяпкина остались на улице, под луной, под звездами.

– Можешь тоже валить, – сказала Царяпкина с кучи опилок. – Чего стоишь? Вали.

– Как скажешь.

Синцову совсем не хотелось провести ночь на улице, да еще и в компании с Царяпкиной, и он отправился к себе, но уже на перекрестке Диановых и Мопра развернулся. Подумал, что это все-таки нехорошо, ну, когда девушка одна остается на улице безо всякого присмотра, в компании опилок и велосипеда. Конечно, глупо сидеть на улице, но и оставлять Царяпкину одну тоже некрасиво.

Поэтому Синцов вернулся.

Царяпкина сидела на опилках. То есть уже в опилках. Она выковыряла в куче углубление и теперь располагалась, как в кресле, вольно и вытянув ноги.

– Чего приперся? – спросила Царяпкина.

Синцов подумал, что спорить с ней бесполезно, и тоже стал отрывать в опилках кресло.

– Совесть заела, – утвердительно сказала Царяпкина.

С этим Синцов спорить не стал, сел в опилки и обнаружил, что это удобно. В опилках оказалось мягко, кроме того, они принимали форму тела и грели спину, Синцов тоже вытянул ноги и стал смотреть на созвездия надо головой. Царяпкина, само собой, не молчала, само собой, ругалась, а потом, кажется, читала стихи. Синцов не очень разбирался в стихах, но царяпкинские ему показались нескладными. Во всяком случае, рифмы Синцов не услышал, возможно, это был белый стих.

Потом Синцов перестал ее слышать и видел только звезды, звезды светили и падали, Синцов уснул, и они погасли.

Проснулся Синцов еще ночью, оглядевшись, он обнаружил, что в куче помимо него и недалекой Царяпкиной определились еще две некрупные собаки, они тоже зарылись в опилки и спали. Собаки Синцову не мешали, он не стал их прогонять, проснувшись утром, он обнаружил, что собаки ушли, а Царяпкина осталась. Она закопалась почти полностью и немного храпела.