Эдуард Веркин - ЧЯП

Удача.

– Кажется, я немного задурел, – сказал Грошев. – Все-таки надышался…

Грошев автоматически проверил карманы.

– Хорошо прокатились, – сказал он. – Сметаны дома съесть, что ли… Эй, Костян, куда ты там смотришь?

– Да так…

Из-подо мха торчала серебристая рука. Синцов сразу понял, что это памятник, но все равно неприятно. Ушел, упал, забыт и засыпан листьями.

По крыше протянулось что-то длинное и тоскливое, скрипучий трос, вывалившийся из корзины ночного дирижабля, проскрипел по железу крыши, Синцов открыл глаза, пытаясь понять – это сон или на самом деле? Фонарь, по поводу пятницы включенный на улице Мопра, рисовал на стене острые цветочные тени, в часах с первобытной настойчивостью чистила жестяные перья механическая кукушка, сверчок добавлял к ее копошению наждачный звук, у водокачки лаяли собаки, ночь как ночь. Синцов решил, что звук ему все-таки приснился, а еще подумал, что целебного имбирного чая надо пить меньше: бодрит он крепче кофе и просыпаться по ночам никуда не годиться, вот как…

Но тут звук случился. Только в этот раз к нему приложился еще другой звук, протяжный и запредельно неприятный. К нему. Кто-то пришел.

Синцову не хотелось выбираться из койки, он тоже съел полбанки сметаны и еще брусники с толокном. Про то, что в мире есть толокно, Синцов не знал, но толокно ему понравилось своей посконностью. Да и на вкус оказалось вполне. После сметаны и толокна на душе установилась какая-то Новая Зеландия, не хотелось даже хоть немного шевелиться, а тут в окно лезут.

Как-то все ускорилось, лениво подумал Синцов. Много событий, времени мало. Хорошо. Но лучше бы они утром приходили, а не по ночам шастали.

Синцов откинул полог, вылез из койки, открыл окно.

Царяпкина.

В лунном цвете Царяпкина выглядела неоднозначно.

– Я кричу, а ты дрыхнешь! – громко прошептала Царяпкина. – Разве так можно?!

Да, Царяпкина выглядела растрепанно и дико, так что Синцов немного испугался, кто ее знает, Элеонора ведь, Элеонора – это вам не какая-нибудь там Катюха.

– Чем это ты так? – спросил Синцов.

– А вот.

Царяпкина подняла кусок пенопласта и провела им по стеклу. Ну да, запредельно. Смерть москитного царя.

– Вставай, тут у нас форс-мажор, – сообщила Царяпкина.

– Что?

Невыносимая легкость нравов. Один раз встретились, один раз угостил мороженым – и вот пожалуйста, уже скрипит пенопластом в ночное стекло. Гривск, однако.

– Обстоятельства непреодолимой силы, – пояснила Царяпкина. – То есть совсем-совсем. У-у-у!

Царяпкина зачем-то промычала и всклокочила волосы.

Синцов высунулся в окно чуть подальше, осмотрел улицу. На дороге поблескивали стекляшки, темнели кусты сирени, Синцову даже показалось, что она продолжает пахнуть, сами цветки осыпались неделю назад, но фантомная горечь еще чувствовалась в воздухе, луна висела над крышей соседнего дома, ночь как ночь. А вдруг все-таки засада? Царяпкина и ее сподвижники из Общества изучения наследия братьев Дятловых решили захватить его в заложники, чтобы потом… Синцов потер лоб. Сон еще не успел развеяться и продолжал рисовать в голове сумрачные картины, не ешьте на ночь толокно.

Царяпкина повредилась рассудком, слышит вкрадчивые голоса, и голоса эти требуют обновить экспозицию восковых скульптур в проезжающем городке аттракционов «Монстры тысячелетия».

Царяпкина выяснила, что она – потомственная ведунья в надцатом колене, ее бабушка была известной чародейкой и провидицей, к ней прислушивался сам Ворошилов, нынешней же Царяпкиной требуются личные зомби – ходить за хлебом и делать математику, в которой Царяпкина слаба, сегодня как раз лунная ночь, пойдет для совершения обряда. Дочь некроманта, короче.

Царяпкина определилась, что он, Синцов, все-таки похож на братьев Дятловых, особенно на старшего, Феофана, кажется, или как там его. Похож, и поэтому надо незамедлительно сделать несколько фотографий на мосту, именно там в лунную ночь мая тысяча девятьсот одиннадцатого года Феофан сочинил первые строки поэмы «Путем шилоноса». Луна уходит, фото нужны скоро, почти немедленно.

– Пойдем, – сказала Царяпкина. – Пойдем-пойдем.

– Куда? – подозрительно спросил Синцов.

– Куда-куда, к этому маньяку, куда еще?

– Зачем?

– Надо, – просто ответила Царяпкина. – Очень надо.

– Что надо-то?

– Завтра случится катастрофа, – объяснила Царяпкина.

Синцов сильно икнул толокном.

– Огромная катастрофа, – повторила Царяпкина.

Зря я был к ней снисходителен, подумал Синцов. Надо было сказать, что дура, а я сказал, что это интересно.

– Завтра они собираются сносить! – сказала Царяпкина.

– Что сносить?

– Усадьбу! Они собираются сносить усадьбу Дятловых!

На это Синцов не нашелся, что ответить.

– Эти сволочи сгорят в аду! – выкрикнула Царяпкина. – Варвары! Манкурты!

– Ты же говорила, что она в списке культурного наследия, – напомнил Синцов.

– Не успели еще внести, – ответила Царяпкина. – Сейчас идет процедура как раз… Они хотят по-быстрому снести, чтобы потом не реставрировать! Чтобы бюджет не расходовать!

– Понятно… А зачем ночью?

– А когда еще? Я только в семь часов узнала. Хотела народ поднимать…

Но народ не поднялся. Ага, подумал Синцов, сейчас, есть тут кому-то дело до братьев Дятловых.

– Пойдем к Грошику.

– А к нему-то зачем? – не понял Синцов. – Он, что ли, сносит?

– У него связи есть. Он с мэром знаком. Он может ему посоветовать.

– Что посоветовать?

Синцов пожалел себя. Надо было больше есть толокна и сметаны, глядишь, не проснулся бы. И имбиря меньше, меньше имбиря.

– Нельзя сносить усадьбу! – уверила Царяпкина.

Синцов, в общем-то, был не против. Не против сноса, не против сохранения.

– Нельзя сносить, – повторила Царяпкина. – Нельзя. Достояние ведь.

Она принялась снова истерично пилить пенопластом по стеклу, Синцов подумал, что это невыносимо.

– Сейчас выйду, – сказал он.

Синцов одевался долго. Особенно шнурки завязывал, надеялся, что Царяпкина не выдержит и сбежит. Но Элеонора оказалась девушкой терпеливой, когда Синцов все-таки вышел на улицу, она дожидалась его, опираясь на велосипед.

– А позвонить ему не пробовала? – спросил Синцов.

– У Чяпика, как у всякого убежденного негодяя, исключительно крепкий сон. Я ему два часа звонила – он не ответил.

– Почему он негодяй-то?

Но на это Царяпкина не ответила.

Направились на улицу Диановых.

Дорога была холодная, Синцов чувствовал это через кеды, холодный песок, точно над Гривском взмахнул хвостом ледяной тигр. Хотя, может, так оно и было.

Царяпкина, разумеется, не молчала, то есть молчала совсем недолго, метров тридцать. После этого Царяпкина принялась ругаться. По большей части она ругала разгул коррупции в Гривске, сращивание криминала, бизнеса и власти, царство беззакония и правового нигилизма, раскинувшееся на этих некогда славных землях. Мафиозные принципы пронизали город сверху донизу, система закостенела и законсервировалась, сработал отрицательный отбор, и во главе города стоят не достойные и компетентные, а один коллективный Инцитатус, конь, которого император Калигула сделал сенатором и управителем провинции Галлия. У них тут не Галлия, и даже не Инцитатус, Гривском управляет баран по имени Тимошка и его верные овцы. За триста процентов прибыли они продадут родную маму. А на культуру им плевать, в бюджете города на всю культуру выделено сто восемьдесят тысяч, и все эти деньги уходят на проведение весеннего фестиваля «Поющие гривы». А в этих «Поющих гривах» собираются одни пенсионерки, и они не столько поют, сколько меряются длиной волос.