Эдуард Веркин - ЧЯП

Точно компенсируя низкорослость и миниатюрность старушки, ее багаж отличался внушительными размерами. Зеленый такой чемодан с колесиками, старушка настырно влекла его по перрону, но любому было ясно, что по лестнице бабуле уже не сжилить. Пришлось помогать, чего уж там.

Синцов ухватился за ручку обеими руками и поволок чемодан вверх.

Подъем дался Синцову не без труда. Старушка, конечно, помогала Синцову всеми силами, пока он волок чемодан по ступеням, рассказывала, как все правильно было устроено в ее давно минувшей молодости. Как она занималась в туристической секции и ходила в походы высшей категории сложности, так вот, там, в этих походах, им приходилось дюжить рюкзаки и поболее, сильно поболее. А все потому, что народ мельчает от сотовой связи, вроде с виду такие лбы здоровенные, а на поверку все вялые, как рукавицы без руки. И нет ни желаний у народа, ни фантазий, редко кто мечтает о великом, очень-очень редко. Вот раньше все были другие, мелкие, но крепкие, вот у нее был муж метр шестьдесят ростом, но взваливал на плечи два бревна и плясал вприсядку гопак. И в светлое будущее верил.

Синцов с ужасом представлял себе эту картину былой народной удали, он поднял чемодан до половины лестницы, и никакого гопака ему совсем не хотелось, не говоря уж о светлом будущем. Он пытался отыскать в толпе Грошева, но тот уже потерялся.

Синцов тащил чемодан и мечтал, когда закончится лестница. На второй трети подъема ему решил помочь веселый качок, но старушка сказала, что они и сами справятся, хотя Синцов от качковской помощи совсем не отказался бы.

Уже почти наверху Синцов услышал поезд. Он накатывался с запада, от его приближения затрясся мост, а старушка пришла в волнение и стала ругать начальство РЖД, которое о людях совсем не думает. Между проклятиями бабушка призывала Синцова налечь-налечь и с каждым подъемом на ступеньку говорила «эй, ухнем, эй, ухнем».

На мосту стало немного легче, Синцов покатил зеленый чемодан через пути, мини-старушка расчищала дорогу, рассекая встречных острым плечом. До нужной платформы дошли за минуту, Синцов думал, что ему будет легко, вниз ведь всегда легче, однако оказалось, что все не так просто – если вверх чемодан лезть не хотел, то вниз он, напротив, всей душой стремился, и удерживать его на стертых ступеньках оказалось ой как нелегко.

Поезд тем временем прибывал. Он втягивался на вокзал, лязгая вагонами и присвистывая тормозами. Старушка воспламенилась второй ступенью и говорила уже «наддай-наддай». Синцову уже хотелось бросить чемодан, чтобы он соскочил по лестнице с помощью гравитации, единственное, что его удерживало, – подозрение, что в чемодане банки с вареньем. Если чемодан упадет, случится катастрофа. Не то чтобы Синцов жалел миниатюрную бабушку, просто он не любил катастроф. Поэтому терпел.

Поезд остановился, посадка началась, нетерпеливая пенсионерка принялась подталкивать чемодан сверху, так что Синцову теперь приходилось противостоять еще и старушкиным силам. Грошева он окончательно потерял и теперь сосредоточился на том, чтобы не упасть.

Посадка продолжалась. Насколько понял Синцов, стоянка длилась семь минут, и многие опасались не успеть. Поэтому на платформе царила легкая паника, которая, видимо, здесь являлась нормой.

На предпоследней ступеньке Синцов все-таки сорвался. Нога проскользнула, и он пребольно шмякнулся, чемодан же ткнул его в шею твердой пластиковой ручкой и прокатился Синцову по спине, снова получилось больно, с виду округлый чемодан на деле изобиловал злыми углами и обидными ребрами.

Синцову совсем не хотелось подниматься, бросок по мосту вверх и спуск на платформу выкрутили силы, а проезжающий по другому пути маневровый тепловоз выплюнул облако сажи, и Синцов успел вдохнуть нефтяную дрянь. Между тем старушка, невзирая на упавшего помощника, подняла чемодан и, не поблагодарив Синцова, не сказав ему ни «спасибо», ни другого доброго слова, побежала с чемоданом вперед, к семнадцатому вагону, и получалось это у нее вполне себе ловко.

Синцов встал с лестницы и несколько упился глупостью ситуации, но потом подумал, что глупости тут в меру, а еще подумал, что вот такие бабушки питаются яичной лапшой с луком и живут три тысячи лет, другим же везет гораздо меньше, иногда совсем не везет. Наверное, это из-за братьев Дятловых. Братья были явные и клинические неудачники и, как все настоящие неудачники, заражали неудачей других, зря Царяпкина с ними связалась.

Закашлялся, тепловозный угар осел в легких, во рту стоял нефтяной привкус. Люди спешили, поскольку со стороны вокзала объявили отправку.

Где-то впереди бабушка с зеленым чемоданом просила другого молодого человека помочь ей погрузиться в вагон, и молодой человек помогал изо всех сил.

Грошева не наблюдалось. Уже объявили, что поезд отправляется и провожающим нужно покинуть вагоны, но Грошев вагоны явно не покинул. Синцов сел на скамейку и дышал, стараясь выдышать мазутный перегар. Ноги тряслись то ли от напряжения, то ли от газов.

Объявили отправку еще раз. Теперь никто не носился по платформе туда-сюда, теперь все стояли и смотрели снизу вверх на окна, махали руками и вытирали слезы. Отъезд.

Грошев выскочил из вагона на перрон уже на ходу. В руке он держал плотный синий конверт с красной полосой, лицо у Грошева было растерянным, совсем не таким, как обычно, неуверенным. Точно Грошев купил какой-нибудь там расчудесный константиновский рубль, пришел домой и выяснил, что это не рубль, а вялое китайское фуфло, различимое невооруженным взглядом.

Поезд тронулся, провожающие немного его подогоняли, а потом отстали и с облегчением направились к мосту. Мимо прокатился вагон, в одном из окон которого Синцов разглядел чемодановую старушку. Старушка махала руками всем подряд.

Поезд убрался.

К скамейке подошел Грошев, почесывая щеку конвертом, сел рядом.

– Петь, все нормально? – спросил Синцов.

– Да, нормально. Успел. Давно хотел его достать, а тут этот мужик решил свою коллекцию сбросить…

– Поедем в больницу?

– Смотри-ка лучше.

Грошев открыл конверт и бережно, двумя пальцами, достал открытку. Старую, советскую, пожелтевшую и выцветшую. На открытке изображался Гагарин, черно-белое фото, видимо, сразу после полета – в кителе, с новенькими твердыми погонами.

Грошев перевернул открытку. На другой стороне была роспись. Или подпись. Одним словом, автограф.

Гагарин.

– Я не пойму, мы все-таки…

– Пойдем, тут рядом.

Грошев убрал открытку в конверт и улыбнулся с облегчением.

– Пойдем!

И не слушая Синцова, направился к мосту.

Синцов начал злиться. Грошев вел себя, как полный дурак. Делал вид, что ничего не произошло, вместо того, чтобы поехать узнать, как там Царяпкина, он носится с этим автографом. Понятно, что это тоже важное дело, но все же… Как-то неправильно.