Сергей Григорьев - С мешком за смертью

— Это мой, — поспешно ответил Стасик.

— Ах, ваш? — промолвил Кроон и продолжал: — когда вернетесь, мальчик и девочка ваши — делайте с ними, что вам вздумается. Не медлите. У меня нет времени.

Стасик, забрав тяжелый желтый чемоданчик, ушел.

Прошло три дня. Мурманский маршрут добился пути на юго-восток через Ряжск. В Самару и за Волгу нечего было думать — там шли крестьянские восстания и надвигались из-за Урала сибирские войска. Мурманцы решили попытаться, нельзя ли добыть хлеба в Тамбовской губернии — хотя и там было очень неспокойно: повсюду шныряли, нападая на поезда, «зеленые» банды и казачьи отряды.

Марк с Аней были возвращены Стасиком в американский вагон. Бринтинг узнал, что маршрут с эвакуированными из Петрограда детьми уже ушел по направлению к Ряжску, и Граеву пришлось снова принять девочку к себе.

О том, что Марк жив и не пропал, Граев был в свое время предупрежден «малюшинцем» и не беспокоился о нем, да и некогда было за хлопотами. Мальчишки в поезде с завистливым недоверием слушали рассказы Марка о том, что было с ним в эту неделю, и хоть и думали, что Марк «здорово заливает» [72] Врет. , но шпаер, как называл свой револьвер Марк, и то, что у Ани была забинтована рука, доказывали, что кое-что есть и верного в рассказе Марка. А слух о мальчике со смертью дошел и до мурманского маршрута. Отец велел Марку вывернуть мешок наизнанку. И как ни просили мальчишки, Марк ни за что не хотел им показывать мешка.

— Вот видно, что все врешь. Девчонка встанет, мы ее выспросим, что ты врешь, — говорили мальчишки.

Белпорожские товарищи Марка, первые узнав от него повесть его московских приключений, рассказывали ее мальчишкам от себя с разными новыми финтифлюшками. Особенно они старались украсить и возвеличить Марса. По словам Сашки Волчка, пес оказывался «аграмаднейшего роста» и мохнатый, а морда «в-во какая!» Ленька Култаев, напротив, ссылаясь на то, что Марк в знак особого доверия ему первому показал «шпаер», уверял, что Марс — маленький, гладкий, с обрубленным хвостиком и на глазу черное пятно. Петька-телеграфист утверждал, что и Сашка, и Ленька одинаково врут, а Марс — черный пудель, остриженный «пополам» — задок голый, а передок в шерсти, — и подумав, что бы еще такое сказать «в разрез» товарищам, Петька прибавил после некоторого молчания:

— К тому еще, он говорит некоторые слова...

Это он хватил через край: мальчишки засвистали, завзыкали, залаяли, и утвердилось общее мнение, что, может быть, кой-что и есть во всем правды, но уж собаки наверное никакой нет.

Зависть к шпаеру Марка имела свои следствия. Где-то все мальчишки раздобылись «пугачами», и все время около мурманского маршрута, пока он стоял на соединительной ветке Окружной дороги, шла пальба из пугачей: происходили жаркие бои между враждебными бандами. Кое-кто все-таки еще верил в собаку, и они-то и сплотились вокруг Марка в «банду смерти», а противников называли «зелеными», что тех ставило на дыбки. И если бы еще шпаер Марка! — Но, увы! — шпаер молчал, потому что в нем не было ни одного патрона... Напрасно Марк угрожал своим немым револьвером. Противники осыпали его банду пробками из пугачей и насмешливыми боевыми криками:

— Гау! Гау! Гау!

Что должно было изображать собачий лай и намекало на то, что никакой собаки нет и не было.

Настал час отхода для мурманского маршрута. Марк стоял у раскрытой двери вагона с товарищами и увидал, что вдоль поезда идет Стасик с Марсом на поводке...

«Банда смерти» приветствовала пса разноголосыми воплями. Из других вагонов повысовывались ребята и взрослые; мальчишки побежали за собакой и, столпясь у вагона Марка, молча разглядывали пса. Марс, привыкший к вниманию, сидел равнодушно на земле: видимо, запах пролитой у рельсов нефти ему напоминал резину или был неприятен сам по себе.

Стасик взобрался в вагон и позвал за собой Марса проститься с Аней. Пес с места без разбега легко вспрыгнул, словно взлетел, в вагон. Мальчишки закричали, захлопали в ладоши и засвистали.

После ухода Стасика мальчишки от «комиссаров» «банды смерти» узнали, что «главный сыщик» прислал Марку поклон, а Стасик подарил Марку пять золотых царей, пачку патронов для шпаера и документы для Анны Гай с поддельными печатями. Эти слухи повергли противников банды в уныние: собака была налицо, хотя и «самая обыкновенная» собака; правда, она не проронила ни одного слова, а очень ловко скакнула в вагон — прямо мячик! К счастью «банды смерти», ее противники не узнали, что когда Марк зарядил свой «шпаер» патронами, Граев отобрал его у сына:

— А то ты сейчас сгоряча еще набедишь. Потом я тебе отдам.

О золотых же Граев сказал так:

— Напрасно взял. Нехорошие эти деньги. Что ты — бандит, в самом деле, что ли?!

Марку стало неловко, и он ответил:

— Я знаю. Они мной все там играли да смеялись. Что я — кукла? Я кину деньги или отдам кому.

— Зачем кидать? Я их сохраню, а ты придумывай, как бы их истратить, чтобы стыда не было.

По мере удаления из Москвы, мурманский маршрут двигался с каждым перегоном медленнее. С Окружной дали путь на Бирюлево, и здесь простояли несколько дней, пропуская эшелоны солдат на восток, — из окон вагонов выставлялись, развеваясь на бегу, красные знамена. Красный сигнал на железных дорогах всего мира — знак остановки, угроза катастрофы. И понятно, почему был выбран красный цвет для грозного сигнала: стальные пути везде пролагались средь зелени лесов, лугов и полей — на этом зеленом фоне красныйярче белого цвета. Прежде по железнодорожным путям было запрещено ходить «в платье сигнального цвета». Теперь везде развевались победно красные полотна — сигнал остановки стал символом стремления, и если поезда останавливались в пути, то не потому, что красный сигнал предостерегал от несчастия, а потому, что без отдыха ломались паровозы, горели буксы, загорались вагоны, рвались от непосилу упряжные приборы. Но и там, где злая рука разбирала рельсы или взрывала мост, никто не стоял сторонкой с красным флагом: поезда, вея красными знаменами, неслись неудержимо навстречу неизбежному... Повсюду вдоль путей под откосами валялись опрокинутые исподом [73] Т.е. перевернутые. — прим. Tiger'а. вагоны и цистерны, вагонные скаты, а кое-где и паровозы на боку, словно спали, черные, на зеленой траве. По некоторым мостам поезд перебирался тихим ходом, словно боясь оступиться и упасть в воду, и в железных фермах виднелись новые укрепления из толстых золотистых брусьев, а полосы исковерканных взрывом ферм торчали из воды и из кустов, словно ребра павшей скотины с железным костяком.

Всюду на станциях маршрут осаждали голодные мешочники. Они с остервенелым отчаянием карабкались на буфера, на крыши. Двери вагонов приходилось на станциях держать закрытыми, иначе нельзя было бы сдержать напора серого, оборванного народа с сумами за спиной. С крыш приходилось сгонять выстрелами вдоль поезда, при чем на сто холостых патронов рабочим выдавали один боевой, и пуля ждала случая, чтобы поразить кого-то, чья смерть должна пугать других. То, что видел Марк на Курском вокзале и что ему напоминало зверинец, там сдерживали выстрелами в воздух людское стадо, а здесь приходилось ценою случайной смерти одного спасать жизнь тысячам. Мосты на восток от Москвы — везде старые, с низким верхним строением, и с крыш вагонов они сметали людей подобно тому, как краем ладони со стола сметают крошки. Вдоль путей непрерывной вереницей шли на запад странники с пустыми котомками за спиною — в солдатских шинелях, городских пальто, армяках, озямах, гимнастерках, поневах, коротких юбках колоколами, в картузах, папахах, шапках, шляпках с широкими полями и бантами, в платках, простоволосые, в сапогах, лаптях, американских башмаках, туфельках с высокими подборами, босые — шли старые и молодые, мужчины, женщины и дети. На откосах лежали ничком сонные или мертвые. Сидели обнаженные до пояса, разглядывая на свету серое от грязи, пыли и пота снятое отребье. В кюветах мокло там и здесь брошенное серое барахло. И никакой сигнал не мог бы остановить этот поток людей, потерявших все чувства, кроме тупого позыва живота. Навстречу шли другие поезда — нагруженные людьми и хлебом. На станциях у встречных поездов рассыпались цепью солдаты продмилиции. Осмотр поезда. Крики, плачь, ругань; из окон и дверей вагонов летят мешки и котомки, караваи черного хлеба. На одной из станций Марк увидел, что за тугой сумкой, выкинутой из вагона, свалился мальчишка и упал на нее, крича. Солдат схватил сумку; мальчишка повис на ней, и солдат крутил его в воздухе вокруг себя вместе с сумкой, как крутят щенка, который вцепился в тряпку зубами. «Отдай, отдай, отдай!» кричал мальчишка. Поезд двинулся. Солдат выпустил из рук сумку. Мальчишка, не выпуская ее из рук, покатился по земле, вскочил, кинулся к вагону — оттуда протянулись руки и втащили его в вагон... Из поезда кричали, грозили кулаками солдату, а он смеялся.