Кристина Стрельникова - Мадам Пэн и ее крыс

© Стрельникова К. И., 2022

© «Время», 2022

Мадам Пэн размешала кашу в кастрюле, сняла огуречные кружочки с лица и задумалась о вселенском зле.

Вселенское зло в виде лопоухого соседа-гимназиста опять накорябало на ее двери нехорошее слово из пяти букв. Из пяти – потому что по-английски. Witch [1] Ведьма ( англ. ). . По-английски – потому что мадам Пэн – англичанка, хоть и бывшая. Мадам ее прозвали ученики, чтобы выразить свое почтение. К сожалению, не все из них хорошо знали английский язык.

Пока мадам Пэн раздумывала о причинах соседского внимания и о причудах переходного возраста, ее взгляд упал на комок белого меха. Комок пульсировал быстро-быстро, с частотой крысиного сердцебиения. Крысеныш отдыхал на стуле из ротанга.

Мадам Пэн пока не догадывалась, что и у крыс бывают секреты. Секрет крысеныша Мартина превосходил его хрупкое костлявое тельце в тысячу раз и прямо-таки разрывал его мозг размером с орех. Крысеныш Мартин долго трясся в поезде, карабкался по проводам в тоннелях метро, ехал в собачьих перевозках и катился на хозяйственных тележках как зацепер. Потом он долго бежал, пока не стер свои розовые аристократичные пятки о петербургские мостовые.

Следуя дедовскому завещанию, Мартин должен был попасть на улицу Шестилавочную.

«Там, на Шестилавочной, встанешь меж трех писателей, хвостом на север, и увидишь старую лавку в подвале. В лавке большие ящики, в которых много маленьких ящичков, а в одном из них припрятано древнее фамильное сокровище – Змейкин глаз. Обещай, что найдешь!»

– Писатели-то какие? Известные хоть? – испуганно шепнул крысеныш в волосатое дедово ухо.

– Каменные они, вечные, – прохрипел дедушка Финдус. – А теперь иди. Мне уже снится фисташковый лес.

Старый Финдус пробормотал еще что-то про то, что Змейкин глаз может оживить другой какой-то каменный дедушка, но это, кажется, не имело значения.

Мартин никогда не обманывал деда. Он смахнул слезу и отправился на вокзал – ждать поезд на Петербург.

Улицу Шестилавочную крысеныш так и не нашел, потому что она давным-давно была переименована в честь Маяковского. Так вот, эту улицу Маяковского Мартин избегал стертыми лапами туда и обратно раза три – от Невского проспекта до Кирочной. Он нашел только одного писателя, гранитного. Голова Маяковского красовалась на перекрестке с улицей Некрасова. Тела у него не было, потому что это был бюст. Зато на голове и на плече всегда сидели голуби и болтали.

– Значит, хороший писатель. Голуби его любят, – пришел к выводу Мартин, забравшийся на фонарь, чтобы разглядеть окрестности.

Раньше Мартин не очень любил поэта Маяковского. Когда Мартин поедал слова (дед считал, что умные мыши должны раз в день питаться словами из книг), то слова поэта вечно вставали поперек горла. То они были слишком громоздкими, то слишком жесткими, а то и вообще от них хотелось пищать навзрыд.

Крысеныш скатился с фонарного столба и понял, что голоден как слон. Голова кружилась от сдобного аромата: рядом находилась булочная № 10. Мартин никогда не пробегал мимо булочной с вывеской «Пекарни Ф. Вольчека». Это было выше его сил. Здесь было все: кленовые пеканы, истекающие сиропом; тарталетки с лоснящимся лимонно-заварным кремом; жирные улитки с ветчиной, с картошкой и с грибами, коричные улитки; глянцевые лимонные конвертики; душистый гречишный хлеб; ноздреватая чиабатта. Ах да, и морковный торт, и тыквенный флан, и вафельные трубочки с кремом, и эклеры! Что уж говорить о пирогах!

Мартин никогда не убегал, не расплатившись. Не в его правилах утаскивать еду. Он расплачивался золотыми и серебряными пайетками или мелочью – блестяшками. А еще он подставлял пластиковую крышку под кран, из которого вытекали последние, никому не нужные, капли капучино. Они были самые вкусные!

Крыс Мартин всегда говорил: «Благодарствую» – и подсовывал монетку-блестяшку под ящичек кассы. И только тогда убегал. В этот раз Мартину не повезло: промокший до последнего волоска, он поскользнулся и был слегка прихлопнут входной дверью. Мартин упал без сил. И внутри у него тоже будто все рухнуло. В таком упадническом состоянии его и застала мадам Пэн.

Она осторожно тронула его носком ортопедического ботинка, убедилась, что он шевелится, тогда завернула в оберточную бумагу и сунула в сумку.

– Ветеринарка-то сегодня закрыта, – сказала себе мадам Пэн. – Ну что ж, сходим завтра, сходим завтра.

Местная ветеринарная врачиха хорошо знала мадам Пэн. Как не знать человека, который таскает в лечебницу всю хворающую и бомжующую живность, которая попадается на пути?

По дороге мадам сделала еще гору почтово-банковских и хозяйственных дел. Дома мадам Пэн не сразу и вспомнила, что положила в сумку нечто живое. В ее сумке могли затеряться: цветочный горшок, небольшой ручной пылесос, мелкая цирковая собачка и немногочисленное индейское племя. Внезапно мадам Пэн вспомнила, что покупала кленовый пекан, который мечтала съесть в одиночестве, и полезла в сумку.

– Опять?! – простонала она. – Опять оставила на прилавке?

Но нет, вот она – картонная коробка с печатью «Пекарни Ф. Вольчека», а в ней – три липкие крошки и две серебристые пайетки.

А это еще что? Из бумажного свертка вывалился грязно-серый клок меха. Клок жалко шевельнулся.

Мадам Пэн с ноткой брезгливости относилась к мышам, а тем более – к крысам. Но тут ее сердце почуяло, что этот крысеныш каких-то непростых, благородных кровей, как и она сама.

Мадам Пэн набрала в тазик воды с мыльной пеной, попробовала воду пальцами.

– Давай уж сам, ладно? Я не знаю, как тебя мыть, – призналась она, опуская крысеныша в теплую воду.

Она почувствовала, как под шкуркой движутся мелкие хрупкие косточки отощавшего грызуна. Только надутый живот выдавал место последнего пристанища пекана.

Крысеныш посмотрел на мадам исподлобья, обреченно пискнул и послушно, даже с достоинством, погрузился в пену. Там он покрутился, попрыгал, погрел свои окоченевшие лапы и выскочил прямо в подставленное полотенце.