Александр Турханов - За горами, за лесами

Опять забрались в гору. Ехали долго вдоль крутого склона. Лёшке окончательно наскучили подъемы и спуски, ноги опять затекли. Отец остановил мотоцикл. Лёшка немедленно полез из коляски, радуясь остановке. Выбрался неуклюже, тело плохо слушалось, а ноги чесались изнутри, будто в них напихали стекловаты. Лёшка прошел вперед, на ходу разминаясь.

– Иди-иди! – крикнул отец. – Не останавливайся. Осторожнее только.

– Ладно. – Лёшка пошел дальше, чувствуя, как оживает с каждым шагом.

Деревья расступились, он сделал еще несколько шагов и замер у края обрыва. Глянул вниз – и в испуге попятился.

Дорога здесь резко сужалась, становилась тропинкой и круто сворачивала, одним боком боязливо прижимаясь к отвесной скале, а другим обрываясь в пропасть. Там, на дне, было темно, а стена скалы, нависающая над дорогой, напротив, была ярко освещена розовыми лучами заходящего солнца.

Подъехал отец.

– Впечатляет, да? Это Чёртова ступенька, – сказал с улыбкой. – Можно в объезд, конечно. Но это самая короткая дорога.

– А как же мы проедем? – растерянно спросил Лёшка.

– Как всегда, медленно и осторожно! – усмехнулся отец. – Только я поеду один. А ты за мной. Пешочком. Но не раньше, чем проеду. Держись ближе к скале. Понял меня? Держись ближе к скале! – повторил отец.

Лёшка кивнул.

– Вот и хорошо. – Отец завел мотор.

Лёшка остался стоять на дороге. Ему казалось, что мотоцикл, да еще с прицепом, ни за что здесь не пройдет, но отец все же въехал на тропу, тихонько тронулся вдоль края обрыва. Лёшка со страхом наблюдал, как на узких участках колесо люльки нависает над краем тропы, а отец боком почти касается скалы. Захотелось зажмуриться и ничего этого не видеть, но он продолжал стоять и смотреть, чувствуя, как от страха по вискам течет пот. Но вот самый узкий участок дороги был пройден, отец немного прибавил ходу, вырулил на широкую площадку, остановился, сошел с мотоцикла и махнул сыну рукой.

Лёшка медленно пошел по тропе и с ужасом понял, что ноги сами несут его к обрыву, а темное дно пропасти с каждым шагом будто приподнимается навстречу. Хотелось подойти к краю и смотреть вниз, точно из этой глубины его кто-то гипнотизировал.

– Ку-у-да-а-а?! – услышал Лёшка отцовский окрик. – Дурак! Лево держи! Ближе к скале!

Лёшка видел, что отец уже идет к нему, и он послушно шагнул налево, как ему велели, коснулся скалы рукой. Так, держась за нее, он прошел самый узкий участок, не поворачивая головы, смотря только под ноги. Когда дорожка стала пошире, он прибавил шагу, почти подбежал к отцу и лишь тогда выдохнул облегченно.

– Ты что туда поперся? – сердито спросил отец. – Я же сказал – левой стороны держаться надо!

Лёшка виновато потупился, сказать ему было нечего. Не признаваться же, в самом деле, что вдруг оказался абсолютно безвольным перед тем, что так мощно потащило его к краю обрыва? Было стыдно за эту безвольность. А если бы отец не крикнул, не остановил? Так и рухнул бы вниз?

– Ладно, – успокаиваясь, сказал отец, взгляд его потеплел. – Отдышись пока. Уже почти приехали. Немного вниз спустимся – и у бабушки… Заждалась, наверное. Ну и как тебе наши проспекты? – Он кивнул на дорогу.

– Круто!

– Согласен… крутенько.

Отец поднялся на пригорок, подозвал сына. Лёшка подошел, встал рядом.

Слева до самого горизонта тянулась густо заросшая лесом гряда сопок, напротив горели розовым светом горы, а сразу от подножия скалы, где они стояли, змеилась глубокая расщелина. И сейчас прямо в расщелину опускалось багровое солнце, утягивая за собой и сопки, и горы, и редкие охряные облака в густой синеве предзакатного неба. Только звезды не подчинялись этому зову солнца, и чем темнее становилось вокруг, тем ярче они разгорались.

– Во-о-н туда посмотри, – сказал отец, показывая рукой на гору напротив. – На что похоже?

Лёшка пригляделся. Даже очки протер. Сначала он увидел лишь неровные края, нависшие над тайгой, но, чем дольше всматривался, напрягая зрение, тем яснее выступал из скалы контур гигантской собачьей головы. Скоро Лёшка уже мог различить настороженно поднятые уши и вытянутую морду, словно собака высматривала добычу.

– На собаку похоже, – сказал Лёшка.

– Точно. Она так и называется – Собачья скала, – подтвердил отец. – Про нее даже легенда есть. – И он начал рассказывать, неожиданно перейдя на книжный какой-то язык. – В давние времена жил в этих краях знатный охотник. Был у него неразлучный друг – верный пес. Вместе на промысел ходили, не раз друг друга из беды выручали. Но охотник заболел и умер. Похоронить себя завещал на этой скале – с нее всю тайгу как на ладони видно. Люди так и сделали, похоронили его на вершине. Ночью к нему на могилу пришел пес. И к утру тоже умер – от тоски. А через несколько дней люди заметили, что контуры скалы напоминают собачью морду – это душа пса закаменела от горя… Вот такая легенда.

Лёшка слушал, и ему было смешно – так вот же оно, то самое, из детства: «За горами, за лесами…»! Только ведь ему теперь не четыре года, а четырнадцать.

– А что, до смерти охотника скала не похожа была на собаку? – спросил он насмешливо.

– Старики говорят – не была, – ответил отец серьезно. – Ладно, поехали. Скоро станет совсем темно.

На следующее утро отец уехал.

Еще вечером, когда сели ужинать и Лёшка, чуть не урча – так проголодался, уминал куриную ногу, отец сказал, что завтра уедет по делам, дня на три-четыре. Лёшка едва не поперхнулся. А как же он?!

– Вернусь – свожу тебя на «дачку», – добавил отец.

– У тебя есть дача? – удивился Лёшка. Почему-то он совсем не ожидал услышать здесь это слово – «дача».

– Вроде того! – усмехнулся отец и рассказал, что у каждого охотника-промысловика есть несколько охотничьих избушек. Расположены они друг от друга за много километров, и обязательно среди них одна базовая, где установлена рация. – А та, куда прогуляемся, самая близкая. И больше для баловства, потому что соболя вокруг мало. Просто отдыхаю там иногда, – добавил отец и при этих словах почему-то смутился.

Лёшке постелили в маленькой комнате. Стены здесь были бревенчатые, на гвоздях сушились пучки трав, пахло вкусно: пряно и терпко. Лёшка устал за долгий день, с двумя перелетами и ездой по таежным «американским горкам», но всё равно уснул только под утро, а до утра провоевал с комарами. Он хоть и намазался мазью, которую в Москве дала ему мама, чуть не целый тюбик извел, но комары все равно доставали. Лёшка остервенело расчесывал укушенные места, ругаясь про себя, ждал, когда зазудит над ухом очередной пикировщик. Пытаясь в темноте определить, как близко тот подлетел, шлепал что есть силы себя по лбу, щекам, шее, груди, ушам – и какая была радость, когда чувствовал под ладонью зашибленного комара! Но как же было обидно, когда, врезав себе с размаху, понимал, что промазал и комар как ни в чем не бывало продолжает свое мерзкое зудение.