Скотт О'Делл - Остров Голубых Дельфинов

Поскольку протащить его под оградой было невозможно, я разрезала жгуты водорослей, вынула два китовых ребра и только так сумела внести вожака в хижину. Когда я положила его на пол, он не только не поднял головы, но даже не открыл глаз; правда, пасть у него была разинута, и он дышал.

На его счастье, наконечник у стрелы был маленький и, хотя сидел глубоко, легко вынулся. Пёс лежал без движения – и пока я извлекала жало, и пока прочищала рану заострённым прутиком кораллового дерева. Ягоды у этого дерева ядовитые, зато его древесина нередко залечивает раны, не поддающиеся никакому другому средству.

В корзинах у меня было пусто (я ведь много дней не собирала съестных припасов), поэтому я налила собаке воды и, починив изгородь, направилась к морю. Я совершенно не надеялась, что вожак останется в живых, и, если честно признаться, нисколько не переживала бы, если б он умер.

За весь день, что я прособирала на камнях мидии и других моллюсков, я лишь однажды вспомнила о своём недруге – лежащем в хижине раненом псе, и то подумав: «Почему ж я не прикончила его?»

Вернувшись домой, я застала вожака живым, но не сдвинувшимся с места. Я снова прочистила рану коралловой веточкой, потом приподняла псу голову и влила в рот воды. Он проглотил её… и поглядел на меня – впервые с тех пор, как я подобрала его на тропе. Запавшие глаза смотрели точно из бездны.

Перед сном я ещё раз напоила вожака. Утром, перед уходом на берег, я оставила ему еды – и вечером обнаружила, что он её съел. Пёс по-прежнему лежал в углу и взглядом следил за мной. Он наблюдал, как я разводила огонь и готовила ужин. Его жёлтые глаза не отпускали меня, куда бы я ни шла.

Я так боялась вожака, что провела эту ночь снаружи, на скале, а с рассветом, прежде чем уйти, открыла лаз под оградой, чтобы пёс мог улизнуть. Но он не ушёл: вечером я обнаружила, что он греется на солнце, положив морду на лапы. Я приготовила себе на ужин двух рыб, которых забила в тот день копьём. Потом мне стало жалко исхудавшего пса, и я поделилась с ним. Он съел свою рыбину и, перебравшись из угла ближе к костру, лёг там, не спуская с меня своих жёлтых глаз – чуть раскосых и узких, как щёлочки.

Я ночевала снаружи ещё три раза и каждое утро оставляла открытым лаз под оградой, чтобы вожак мог уйти. Каждый день я забивала для него по рыбе, и он взял себе в привычку дожидаться её, сидя перед забором. Взять рыбу из моих рук он не решался, поэтому я клала её на землю. Однажды я потянулась к нему, но он отпрянул и показал зубы.

На четвёртый день, когда я вернулась домой пораньше, меня никто не встречал. Я испытала нечто странное. Возвращаясь в предыдущие дни, я всякий раз надеялась, что вожак ушёл. Теперь же, пролезая под оградой, я словно забыла про эту надежду.

– Пёс, Пёс, – позвала я, так как другого имени у него не было.

Я вбежала в дом, продолжая звать его. Вожак был там. Он только что встал на ноги и теперь зевал и потягивался. Пёс взглянул сначала на рыбу, потом на меня… и завилял хвостом.

В тот вечер я осталась ночевать в хижине. Перед сном я придумала ему имя, потому что не могла и дальше звать его просто Пёс. Я назвала вожака Ронту, что на нашем языке означает Лисий Глаз.

Корабль бледнолицых не появился ни весной, ни летом. Тем не менее я каждый день высматривала его – и собирая морские ушки на камнях, и усовершенствуя каноэ, и сидя у себя в хижине. Высматривала я и красные паруса алеутов.

Я ещё не решила, что буду делать, если нагрянут алеуты. Можно было бы, конечно, спрятаться в пещере, куда я натаскала воды и провианта: вход скрывался за густым кустарником, а проникнуть в лощину можно было только со стороны моря. Алеуты никогда не ходили к этому источнику и даже не знали о его существовании, поскольку на острове был другой, гораздо ближе к их стоянке. Однако они могли набрести на пещеру случайно, а значит, надо было приготовиться к бегству.

Необходимость быть готовой к бегству и вынудила меня заняться каноэ, которое я в своё время бросила на косе. Сначала я, правда, сходила туда, где были спрятаны остальные лодки, но все они рассохлись и треснули. Вдобавок каноэ были слишком тяжёлые, так что девочке – даже очень сильной, как я, – нечего было и думать о том, чтобы спустить их на воду.

Волны почти совсем закопали моё каноэ в песок, и я много дней откапывала его. Воспользовавшись тёплой погодой, я не возвращалась по ночам в хижину, а готовила еду прямо на отмели и спала в лодке. Таким образом я сберегла себе массу времени.

Поскольку даже это каноэ было непомерно большим для меня (его трудно было втаскивать на сушу и трудно спускать), я решила укоротить его. Для этого я разобрала лодку по досочке, разрезав скреплявшие их жилы и подогрев смолу, которой были промазаны стыки. Затем я уменьшила доски на половину их длины (наделав сначала острых ножей из чёрного камня, который встречается на острове только в одном месте) и заново скрепила планки смолой и жилами.

В окончательном виде каноэ получилось куда менее красивое, чем раньше, зато теперь я могла стащить его в воду, приподняв за один край.

Всё время моих трудов над каноэ (а работа по его усовершенствованию заняла у меня почти целое лето) Ронту жил со мной. Днём он либо дремал в тени лодки, либо гонял по косе пеликанов, которым тут было раздолье благодаря несметному количеству рыбы. Поймать хоть одну птицу ему не удавалось, но он продолжал носиться за ними, пока язык не свешивался на плечо.

Ронту быстро усвоил свою кличку и выучил прочие важные для него слова, например, «зелвит», которое на нашем языке значит «пеликан», или «нейп», что значит «рыба». Я часто разговаривала с ним, употребляя не только эти слова, но и многие другие, совершенно ему неизвестные, – я говорила с ним так, словно он принадлежал к моим сородичам.

– Объясни мне, пожалуйста, Ронту, – могла сказать я, если он стащил рыбу, которую я отложила себе на ужин, – почему ты такой чудесный пёс и такой воришка.

Он склонял голову на один бок, потом на другой и, казалось, всё понимал, хотя ему были знакомы только два слова.

В следующий раз я могла сказать:

– Какой сегодня замечательный день! Море изумительно тихое, а небо напоминает голубую ракушку. Ты не знаешь, долго продержится такая погода?

Ронту опять делал вид, будто всё понимает, хотя не должен был уразуметь ни слова.

Его присутствие очень скрашивало моё одиночество, о котором я не подозревала, пока у меня не появился собеседник в виде Ронту.

Когда каноэ было построено и смола высохла, я захотела испытать его: насколько оно устойчиво на воде и нет ли где течи. Так мы с Ронту отправились в путешествие вокруг острова, путешествие, которое заняло у нас целый день, с рассвета до поздней ночи.