Александр Власов - Мандат

— Нет! — сказала женщина, не показываясь.

— А где?

— В нашей деревне чужих нету!

— Ты откуда знаешь?

Женщина была боязливая, но любила поболтать. К окну она так и не подошла — говорила издали: не то от стола, не то от печки.

— Как не знать-то? — услышал Глебка. — Всего два десятка дворов. Поросенок чихнет — и то все знают, у кого и от чего! А уж про матросиков!.. Всю бы ночь про них языки чесали!

Она еще говорила что-то, но Глебка отошел от окна. Он сразу поверил этой женщине и остановился на середине улицы совершенно растерянный.

Та ли это деревня, про которую говорили матросы? Надо же быть таким дураком, чтобы не спросить ее название!

Топтался Глебка в грязи на раскисшей дороге, а время шло. Что там с Глашей? Что с буксиром? Что она будет делать одна, если напором льда буксир оторвет от свай и понесет к городу? А что они вдвоем сделают, если Глебка вернется к Глаше?

Никогда он еще не чувствовал себя таким беспомощным, и это злило его. Стоит он на своей родной советской земле! Вокруг — дома, в них — советские люди! А рядом, в каких-нибудь трех верстах — логово мошенников. Глебка знает это и ничего не может сделать!

«Да как же это так! — с обидой думал он. — Да что я — очумел совсем! Здесь не уезд батьки Хмеля! Тут красный Питер! И наверняка в этих темных избах есть настоящие большевики, а я тычусь в окна, как щенок незрячий!»

Подхваченный какой-то окрыляющей уверенностью, Глебка понесся по улице назад, к перекрестку. По пути заметил завалившийся забор и выдернул из него кол потяжелее. Добежав до колодца, Глебка подпрыгнул, ухватился за цепь, пониже подтянул бадью и, как в колокол, ударил колом по звонкому металлическому боку.

По деревне полетел резкий призывный перезвон.

Глебка бил в бадью и видел, как в окнах зажигались огни, как внутри домов за занавесками заметались тени. Потом захлопали двери. Люди собирались в кучки и с топорами, с ружьями шли к колодцу, где набатным голосом гудела бадья.

Глебка сыпал частые удары и думал не о том, что скажет разбуженным людям. Он думал о тех промахах, которые совершил, когда пытался вдвоем с Глашей, ни к кому не обращаясь за помощью, найти Юрия и выручить его из беды. И сегодня он чуть не совершил ту же ошибку, забыв, что вокруг — народ.

А люди подходили все ближе, и чем больше их появлялось на улице, тем радостней и легче становилось Глебке. Он продолжал бить в бадью даже тогда, когда пять или шесть наспех одетых мужиков подошли совсем близко и остановились в нескольких шагах, хмуро разглядывая незнакомого звонаря, устроившего ночной переполох.

— Вот сатана! — выругался бородатый мужик с ружьем. — Мне чуть стекло не выбил, а теперь всю деревню всполошил!

— Кончай трезвон! — сказал другой с лиловым рубцом поперек лба и, ухватив Глебку за руку, выдернул кол. — Чего народ поднял?

Глебка молчал. С тайной надеждой поглядывал он на подходивших к колодцу людей, но Дубка среди них не было.

Мужик с рубцом тряхнул Глебку за плечо.

— Заснул?.. Чего, спрашиваю, народ поднял?

— Не заснул! Это вы спите! — с обидой крикнул Глебка. — Дрыхнете, а под носом бандюги сидят! Буксир хотят угнать! А на нем добра, может, на миллион или на два! И Юрка там — братейник мой!

Глебку не поняли. Слишком много наговорил он, смешав в одну кучу и буксир, и бандитов, и брата.

К колодцу подошел кто-то с факелом; увидев молчаливую толпу односельчан, спросил невпопад:

— Убили?

— Нет еще! — ответил бородач с ружьем и добавил со злорадством: — Но, кажись, убьем!

— И ст о ит! — подхватили из толпы.

— Смуту какую поднял!

— А может — пьяный?

— Ну-ка, посвети! — крикнул мужик с рубцом на Лбу и, когда факел осветил Глебку, сказал: — Для пьяного — соплив больно, а на сумасшедшего не похож!

— А не из тех ли он сам? — выкрикнул визгливый бабий голос. — Не из бандюков ли?.. Мы тут на него глазеем, а его напарники в наших избах прощуп делают!

Глебка знал, что спорить с толпой и отругиваться опасно. Надо дать выговориться, а потом уже сказать Что-то веское, убедительное, для всех понятное. Но что? Он не успел придумать. Услышав про свои избы, в которых, может быть, уже хозяйничают воры, кое-кто стал поворачиваться, чтобы поскорее вернуться домой. Другие, которые были злее, ожесточеннее, наоборот, придвинулись к Глебке.

— Уходите! — крикнул он, понимая, что его могут избить, схватить и запереть до утра в каком-нибудь сарае. — Уходите! Все уходите! Пусть останутся только коммунисты!

Срывающийся, до предела напряженный голос Глебки и неожиданный призыв к коммунистам подействовали на всех.

— Ого-о! — произнес чей-то голос. — Вождь какой!

— Вождь у нас один — Ленин! — сказал, как выстрелил, Глебка. — А я… — понизив голос, с детской доброй завистью произнес он, — я даже еще и не коммунист. Я — сын большевика! Мой батя с Лениным в Кремле встречался!

И такая в его словах была искренность и подкупающая откровенность, что настроение толпы сразу изменилось. Почувствовав перелом и торопясь закрепить победу, Глебка сунул руку за пазуху.

— Вот! Смотрите! Все смотрите!

Он вытащил из-за рубахи мандат и протянул его мужику с рубцом…

Через полчаса, забрав в деревне все имевшиеся ружья, мужики спустились к Неве и вместе с Глебкой пошли вниз по течению. Деревня была рыбацкая. Неву здесь знали вдоль и поперек со всеми изгибами и заводями. Знали и сваи, к которым причалил воровской буксир. По дороге спорили, стараясь отгадать, что задумали бандиты, почему выбрали такое странное убежище. Рыбак с рубцом на лбу, который стал временным командиром над односельчанами, сказал:

— Я думаю — в Ладогу хотят пробиться, потому и забрались на буксир. Из Ладоги в любую заграницу удрать можно. Особо если под шумок, под ледоход.

У деревни, которую Глебка проскочил в темноте, рыбаки поднялись лесом вверх по берегу.

— Буди всех! — приказал временный командир. — Скопом — оно надежней будет!

Мужики разбежались по избам.

— Выходи! Выходи!

Здесь тоже жили рыбаки. Все они знали друг друга, поэтому долгих объяснений не потребовалось. Самым трудным, но и самым коротким был разговор Дубка с Глебкой.

Когда матрос, ночевавший в этой деревне и поднятый вместе со всеми, увидел в толпе Глебку, ему показалось, что все приснилось. Он пощупал бескозырку — она была на голове, цапнул рукой за маузер — и тот был на месте.

— Ты как?.. Ты зачем? — произнес Дубок.

Лицо у него стало чугунным, и он впервые в жизни потянулся к широкому матросскому ремню с тяжелой пряжкой.