Леэло Тунгал - Половина собаки

— Ну и шалунья же ты! Но теперь нам не до шалостей! Прими к сведению, сегодня решающий день в нашей жизни, Леди Т е асалу!

— Гав! — ответила Леди Теэсалу.

— Сейчас мы пойдем в школу, — объяснил я собаке. — Заруби себе на носу, что это вовсе не собачья школа, где обучают собачьим фокусам, кхм, кхм, это человечья школа, и там надо вести себя по-человечески. Вилять хвостом? Да, пожалуйста, это единственное собачье действие, которое ты можешь себе позволить в человеческой школе. Все остальное, например лаять и задирать заднюю лапу, строго запрещено!

Леди улыбнулась, словно давая понять, что она уразумела мои слова, затем пошла через клумбу с флоксами к деревцу туи, обнюхала его и деловито справила свою собачью нужду. Возвращаясь обратно, она нечаянно сломала один цветок, — хорошо, что учительница биологии этого не видела, а то бы… Я мысленно пообещал, что заглажу ее вину: посажу какой-нибудь другой цветок, хотя бы астру…

И вдруг до меня дошло, что астры бывают осенью, а сейчас как-никак еще август и дверь школы может великолепнейшим образом оказаться на замке. Вот так задача! Куда же нам тогда деваться? А ведь именно каморку за школьным залом я считал абсолютно надежным укрытием, где ни отец, ни тем более этот Каупо ни за что в жизни не догадаются искать нас… Что же делать, что же нам делать, если дверь школы окажется запертой?

Я помнил, что, когда поступил в первый класс, школьная дверь доставляла мне больше всего неприятностей. Ведь раньше это здание, где теперь наша М а йметсская школа, было баронской усадьбой, и хотя в нем даже духа помещичьего не осталось, но все же с тех давних времен сохранилась одна штуковина — дверная ручка парадного входа. Здоровенная, бронзовая, украшенная бронзовыми листьями поворотная ручка. Когда я был первоклашкой, думал, что повернуть ее в силах только Яан Тальтс [1] Яан Тальтс — знаменитый эстонский штангист, неоднократный чемпион Европы и мира, олимпийский чемпион, заслуженный мастер спорта СССР. или директор школы. Именно директор, товарищ Сийль, однажды помог мне открыть дверь, и этот случай запомнился. Обычно же приходилось надеяться, что, может быть, кто-нибудь оставит дверь приоткрытой или удастся войти со старшеклассниками. Но уже к концу первого года учения я уяснил, что требуется не так уж много грубой силы, чтобы повернуть ручку. Достаточно было сделать некое хитрое движение, и дверь, доброжелательно скрипнув, открывалась. Но теперь дело было не в этом. Ведь, кроме ручки, в двери имелся и замок! А я ведь не взломщик, да и нельзя же столь «грязным» способом проникать в школу, пусть даже для того, чтобы спасти Леди…

«Дверь должна, должна быть открытой!» — внушал я себе и двери.

И…

Вот это да!

Она оказалась открытой!

«Вот так и вошли в помещение Майметсской школы-восьмилетки Леди Теэсалу — потомок благородных англичан и О лав Теэсалу — единственный сын главного бухгалтера Майметсского совхоза», — сказал я себе. Просто чувствовал, что необходимо сказать какую-нибудь такую ерундовину, потому что, как ни странно, пустое в августе здание школы казалось заброшенным и даже несколько жутковатым. А ведь я сотни раз проносился через этот коридор по паркетному полу в клетку и столько же раз съезжал вниз по перилам школьной лестницы… Хм, глянь-поглянь! На спортивном стенде красуется мой рекорд по прыжкам в длину, никуда не делся за лето. А вот и противопожарный плакат, я повесил его рядом с окном собственными руками… Но все-таки было непривычно, странно ходить по пустому зданию одному, нет, извините, с Леди. Когти Леди постукивали по каменному полу, а вокруг висела таинственная тишина, словно здесь все еще господские хоромы и вот-вот откуда-то, из-за двери, из-за угла или прямо из стены, появится привидение в образе этакого тощего господина, одного из бывших баронов, владельцев усадьбы. Коричневая деревянная лестница казалась сейчас слишком уж длинной и невероятно чистой.

Я поскреб подметками кедов о половик и подумал: «Если бы классная руководительница увидела это, она тотчас же послала бы письмо моим родителям: „Настоящим сообщаю, что душевное равновесие Вашего сына Олава Теэсалу нарушено, ребенок ведет себя странно, не так, как подобает ученику. Учительница М а азик“».

Наша классная руководительница Маазик посылает время от времени родителям учеников такие письма, в которых она вообще-то как бы не жалуется и ничего не приказывает, а только рассуждает насчет нашего — учеников — душевного состояния. Поначалу, когда она стала посылать родителям письма, это вызывало такое потрясение, что отцы, даже не вскрывая конверта, готовы были вытащить ремень из брюк, но довольно скоро, когда, встречаясь, родители пообсуждали между собой действия учительницы и попривыкли к ее «весточкам», они даже стали ждать таких писем и как-то скучали, если их долго не было. А мы, ученики, очень веселились, когда удавалось заполучить в свои руки брошенное отцом или матерью такое письмецо и прочитать в своей компании вслух.

«У Вашего сына уже долгое время депрессивное состояние. Постарайтесь выяснить, нет ли каких-либо изменений в его контактах с соучениками!» —

писала она весной матери Мадиса. Он нашел эту записку и дал мне прочесть, и я приписал:

«Мадис уже давно не получал от своего соседа по парте, соученика О. Теэсалу, основательной взбучки и потому страдает комплексом неполноценности».

Моя мать однажды ответила на письмо учительницы Маазик так:

«Олав не осмеливается записаться на курсы танцев, страдает комплексом неполноценности и поэтому незаслуженно обижает девочек».

Она ответила так, потому что не знала, что в действительности тогда П и лле уже трижды подряд таскала меня на занятия танцевальных курсов, ибо ее постоянный партнер Э льмо отправился на операцию. Ему вырезали аппендикс, вернее, «червеобразный отросток», как объяснял сам Эльмо. Вот так-то! А та бумажка (совершенно чистая, мною самим вырезанная из тетради), которую я приколол булавкой Тр у уте к блузке на спине и на которой было написано: «Кто возьмет меня танцевать, окажет великое благодеяние человечеству!» — вовсе не была оскорблением, тем более незаслуженным. Такое благодеяние до сих пор оказывали очень немногие, реклама же, как я считаю, никогда не вредит. На танцах Труута была неходовым товаром, и идея — помочь ей рекламой — была моя. «Идея — это деньги!» — говорит «дважды друг» и «полубрат» моего отца Каупо.