Ласло Харш - Ребята не подведут!

— Группа готова приступить к действиям, — доложил Габи.

Договорились проследить, кто будет есть вечером яйца. Если это не даст никаких результатов, то расследование будет продолжено.

На общей кухне в тот день варили бобовую похлебку. Теребешне скривила нос при виде похлебки и, поставив на плиту сдобную лапшу, протянула елейным голоском:

— О, я готова сидеть здесь впроголодь хоть шесть лет подряд, только бы мы победили. Верно, господин Шлампетер?

— Конечно, конечно, — поддакнул зеленорубашечник, рассчитывая на лапшу.

Теребешне процедила лапшу.

— Откушайте, чем бог послал, не взыщите. — И она поставила на стол поднос. — Каждая лапшинка отдельно — это вам не какой-нибудь клейстер. Одно я вам скажу, дорогой господин Шлампетер: давно пора, чтоб пришло и наше время. Верно?

— Конечно. Как же иначе! Золотые ваши слова! — закивал зеленорубашечник и принялся за сдобную, золотисто-желтую лапшу.

Наблюдение не дало никаких результатов: в тот вечер никто не ел яйца. Поэтому решили выставить на ночь у склада охрану. Трое Шефчиков и Габи должны были через каждые два часа сменять друг друга. Доктор же заранее незаметно привязал изнутри к дверям каморки пустую банку из-под консервов. Свечи потушили, коптила лишь на столе незамысловатая лампа дяди Шефчика. Ее тусклый свет вел неравную борьбу с темнотой, которая непроницаемой пеленой окутывала стены и углы. Все спали, и только дежурный наблюдатель группы не спускал глаз с двери склада.

В полночь все обитатели подвала проснулись от громкого звяканья консервной банки и визга.

— Держите вора! Держите! — визжал Шефчик-средний.

Все вскочили на ноги. Чиркнула спичка, осветив в открытой двери каморки две фигуры: маленькую и большую. Маленькая мертвой хваткой ухватила большую за ночную рубашку, не переставая кричать:

— Вора поймал! Держите!

Кто-то зажег свечку. В колеблющемся свете стоял господин Теребеш в ночной рубашке и держал в руке кусок сала. Господин Теребеш заморгал и, злобно осклабясь, заявил:

— Этот воришка украл сало. Вот я его и поймал. Надо бы его взгреть хорошенько.

— Он не только вор, да еще и врун! — обиженно верещал Шефчик-средний, не выпуская из рук ночную рубашку господина Теребеша.

Ситуация в подвале складывалась явно не в пользу Шефчика-среднего. Но доктор Шербан поспешил рассказать, что Шефчик-средний охранял склад, а также добавил, по каким признакам они установили факт воровства.

— Эх, мужчины! — презрительно сказала мама. — Если бы вы спросили у меня, я сразу бы сказала, кто вор. Говорите, никто не ел яиц? Как бы не так! А у кого была на ужин лапша, замешанная на яйцах? У Теребешей! Лапша была желтой, как золото, а для этого надо разбить в нее не меньше двух яиц.

На следующее утро Теребешей изолировали от остальных и переселили в маленький закуток, рядом с входной дверью. И сделали это не в наказание, а по двум причинам: во-первых, никто не хотел жить рядом с этими подленькими людишками, ну, а во-вторых, все боялись очередной кражи, потому что запасы продуктов катастрофически таяли. Теребеши с высокомерным видом отправились в свой закуток, но немного погодя господин Теребеш вернулся обратно в подвал и униженно прошептал доктору Шербану на ухо:

— Прошу, пожалейте нас. Мы там с голоду помрем. У нас не осталось никакой еды.

Доктор Шербан, разумеется, не мог допустить, чтобы кто- нибудь умер с голоду. Он переговорил с поварихами, и они согласились поставить Теребешей на общее довольствие, но за это они должны рубить дрова и мыть посуду. О принятом решении сообщили Теребешам, но они надменно отвергли предложение. Однако в полдень, когда в подвале распространился аппетитный запах бобовой похлебки с салом, господин Теребеш прошмыгнул в подвал и попросил тарелку похлебки, пообещав после обеда нарубить дров на два дня. Только умолял не выдавать его жене, не говорить ей о его капитуляции, ибо она никогда не простит ему этой унизительной работы.

Господин Теребеш получил свою порцию похлебки и, отойдя в темный угол, принялся с жадностью есть.

Спустя несколько минут пришла из закутка Теребешне. Не заметив своего мужа, она заискивающе спросила у тети Чобан, не нужно ли помыть посуду: дело, мол, в том, что она очень любит мыть посуду. Только просила об одном: не выдавать ее мужу, не говорить о ее капитуляции, так как он происходит из древнего рода рыцарей Траутманн-Теребешей и никогда не простил бы ей эту унизительную работу.

Все молча наблюдали, как Теребеши уплетают бобовую похлебку с салом.

Вдруг где-то совсем рядом, во дворе, и, может, даже у самой двери подвала, резко застрочил пулемет. Затем с треском разорвалось несколько мин — и началось! Подвал гудел, сотрясаясь от взрывов, и крохотное пламя коптилки дяди Шефчика лихорадочно металось из стороны в сторону.

Заплакал Дюрика.

Побледнел зеленорубашечник.

Теребеш, сопя, осмотрелся и довольным тоном насытившегося человека изрек:

— Ну, право же, не надо пугаться. Главное — сохранять спокойствие. Берите пример с меня: я никогда и ни при каких обстоятельствах не теряю голову.

И чрезмерно довольный собой, выскреб со дна тарелки остатки бобовой похлебки.

На сей раз зловещий концерт войны продолжался несколько часов. Основной тон задавали то орудия, то минометы, то бомбардировщики. Разрывы с оглушительным грохотом сотрясали все вокруг. Казалось, будто огромные стальные кулаки дубасят по тупорылым каскам немцев и нилашистов, где притаились глупость и подлость. Все инструменты этого гигантского оркестра исторгали звуки доселе невиданного диапазона. Потом наконец все внезапно смолкло, словно по взмаху палочки невидимого дирижера. В этом царстве безмолвия стало настолько тихо, что у обитателей подвала зазвенело в ушах.

И вдруг тишину разорвал отчаянный, ни на что не похожий вопль.

Всех охватил ужас. В мрачном подвале, среди дыма и копоти, пронеслась тень неотвратимой трагедии. И вдруг в этом гнетущем, тупом безмолвии раздался веселый смех Габи. Все подумали, что он не в себе, но Габи воскликнул, смеясь:

— Да ведь это собака лает!

Лай перешел в вой.

Дядя Шефчик вскочил и пошел посмотреть, почему это собака так жалобно воет. Габи бросился за ним. Дверь подвала со скрипом отворилась, и Габи увидел у самой двери Пушка. Тот, задрав вверх морду, жалобно скулил. Но какой у него страшный и измученный вид! От маскировки, которую ему сделали Шефчики, осталось одно воспоминание. Он был весь грязный, к свалявшимся клочьям шерсти прилипли кусочки штукатурки, а на носу и передних лапах виднелась запекшаяся кровь.