Сигфрид Сивертс - Пираты с озера Меларен

За дверью появился Подхалим. Расмус стоял точно парализованный и неотрывно, с радостным удивлением смотрел на сейф. Деньги, деньги, деньги!

Денег было больше, чем могло поместиться в сумке, которую взял с собой Подхалим. А теперь надо было торопиться, потому что кто-то мог услышать взрыв. Они сложили деньги в два бочонка, подняли их наверх обеими руками, не забыв прихватить также пальто, сумку и каждый свой карманный фонарик. В какое замечательное место они попали! Ведь все необходимое им для дела лежало прямо наготове!

Они выбрались из окна и бросились прямо в лес. Они бежали не останавливаясь, пока не оказались среди деревьев. Поискав сухое местечко, где можно было присесть, они опустились на землю и перевели дух. Им пришлось подождать, пока сердце не перестанет стучать так громко и можно будет поговорить.

— Похоже, никто не слышал взрыва, — сказал, отдышавшись, Расмус.

— Да, на этот раз нам повезло! — произнес Подхалим.

Нильс пошел к Монсену — узнать, сколько стоят часы, а тетя Бетти первой вернулась домой. Когда Нильс явился следом за ней, тетя бегала вокруг столика, на котором стояли чашки с кофе, и принюхивалась, показывая, как ведут себя полицейские овчарки, когда берут след. Она изображала, как собаки виляют хвостом, фыркают носом и двигают ушами.

— У них очень умный вид, — сказала тетя, положила обе «передние лапы» на стол, выставила вперед подбородок и стала принюхиваться, поводя носом направо и налево.

— Гм, — хмыкнул отец, скрывая усмешку. — Этого бы как раз я, глядя на тебя, не подумал.

— Но они могут быть и свирепы, — выпалила тетя и зарычала, оскалив зубы.

— Проворная тетя! — сказал Нильс, запасаясь со стола шоколадом и печеньем, и почесал тете затылок. Потом он развернул подарочные свертки. Они были все разные. В одном — только костюм, еще один — порядочный сверток — со всяким инструментом, а один сверток — с лакомствами — от Йенты. Здорово!

После обеда пришли Улав с Кристианом, и Нильс, оставшись с ними наедине, стал рассказывать о полицейских овчарках с Волчьей пустоши. Он стоял на утоптанной площадке перед домом и показывал, что следует делать, когда дрессируешь собаку, а что — вовсе не надо, — когда уполномоченный ленсмана Йоханнессен, войдя в ворота, обратился к нему: не он ли тот, кого зовут Нильс Хауге?..

— Да, это — я! — несколько озадаченно ответил Нильс.

Ведь он хорошо знал, кто такой Йоханнессен, это знали все. Но беседовать им никогда прежде не доводилось, потому что они не были даже соседями…

— Войдем в дом, — предложил Йоханнессен, — я бы хотел немного поговорить с тобой.

Нильс последовал за ним в комнату, где отец читал газеты. Из кухни пришли мама и тетя.

Йоханнессен снял шляпу и сумку с плеча, поздоровался со взрослыми, сказал, что сегодня хорошая погода. Нильс стоял в ожидании — нарочно, что ли, он мучает его?

— Да, я хотел переговорить с тобой, Нильс, — наконец сказал он. — Ты был сегодня у Монсена по дороге домой?

— Да-да. Был.

— Ты что-нибудь оттуда взял с собой?

— Не-ет, ничего не брал.

— В чем дело? — спросил отец.

— Не ты взял пакет, величиной с маленькую обувную коробку, а в нем — часы?

— Нет, — ответил Нильс и облегченно вздохнул, потому что в этом-то он был абсолютно уверен. Это так похоже на Монсена — натравить на него полицейского только потому, что он хлопнул дверью, или у него был бессовестный вид, или что-нибудь в этом роде. Монсен был кислый, как уксус, так что о нем можно было подумать все что угодно. Но пакетов Нильс, во всяком случае, не брал.

— Ты абсолютно в этом уверен?

Веселое лицо Нильса, на котором читалось облегчение, приобрело выражение, хорошо знакомое его матери. Губы упрямо сжались, глаза сузились… Это означало — он сказал то, что сказал, а теперь — будь что будет. Он смотрел на Йоханнессена, не произнося ни слова.

— Ну, отвечай!

— Я уже ответил!

— Я спрашиваю еще раз!

— А я еще раз не отвечаю!

— Ну, Нильс! — сказала мама.

— Это трудно, да! — улыбнулся Йоханнессен.

Этого Нильс не ожидал.

— Мы вынуждены спрашивать долго, понимаешь. Так мы работаем, и тебе придется с этим смириться. А теперь послушай меня: зла я тебе не желаю. Это — пакет, посылка с часами, который после обеда исчез из лавки Монсена. Он говорит, что ты — единственный, кто заходил в лавку с тех пор, как он получил посылку и пока не хватился ее. Он говорит, что абсолютно в этом уверен. Если ты слямзил коробку, чтобы позабавиться и посмотреть, удастся ли тебе это, или чтобы подразнить Монсена, ты должен сейчас же об этом сказать. Тогда мы прикроем дело и болтать о нем больше никто не будет. Мы скажем, что это мальчишеская шалость. Но если ты будешь стоять на своем и утверждать, что не брал пакет, нам придется доскональнее расследовать это дело. И если мы найдем коробку, дело приобретет для тебя серьезный оборот. Она — дорогая, понимаешь!? Она дороже, чем ты, быть может, рассчитывал. Если ты выложишь ее сейчас…

— Остаток проповеди сохрани для себя…

— Ну, Нильс! — повторила мама.

— Ты взял пакет?

— Я отвечаю тебе снова, — сказал Нильс. Он был так зол, что почти не мог говорить, в горле у него застрял комок. Чуть не плача, он судорожно глотал, не в силах произнести ни слова. Как хотелось ему именно теперь быть мужчиной, и мужчиной грубым и свирепым.

— В последний раз отвечаю. Не брал я у Монсена никакого пакета.

— Хорошо, — сказал уполномоченный ленсмана.

Взяв фуражку и портфель, он пошел к двери. Отец последовал за ним, и Нильс слышал, как они разговаривали в коридоре. Отец был очень серьезен, когда снова вошел в комнату.

— Что бы ты ни сделал, Нильс, — сказал он, погладив сына по голове, — можешь положиться на меня.

— Ты тоже предатель, и ты — тоже! — закричал Нильс. Слезы покатились у него по щекам, он не смог их удержать. — Ты веришь в это, и ты — тоже!

— Успокойся, мальчик! — произнес отец.

Но Нильс уже взбегал вверх по лестнице и, бросившись в постель, зарылся лицом в подушку.

Мама вышла из комнаты и сказала Улаву и Кристиану, что лучше им пойти домой. Выйдя из ворот, они посмотрели друг на друга, потом на двери дома — не появится ли Нильс. Они сами не знали, что им делать.

Наступила полная тишина. Нильс лежал в одиночестве, постепенно успокаиваясь. Он слышал, как мама стирает на кухне, а отец ходит взад-вперед по комнате. Шаги отца были не обычны: он хромал. Совсем немножко, но достаточно, чтобы отличить его шаги от шагов других людей.

Еще до вечера все в Уре уже знали, что на Нильса Хауге поступило заявление в полицию, будто он украл часы у Монсена. И что в доме у них побывал ленсман.

Грустным был вечер в доме Хауге. Отец не проронил ни слова. Мама — мрачная — возилась на кухне. Она пыталась поговорить с Нильсом, но дверь его комнаты была заперта. Она постучалась, он не ответил.