Павел Шуф - Улыбка лорда Бистузье

— Похоже, спрашиваю? — не отставал Суровцев.

— Страшновато… — честно признался Андрей. — Будто бы вы… Ну, как бы в-вам объяснить… — Андрей умолк на полуслове, не решаясь сказать, что в кадре Суровцев имел сейчас странный товарный вид — смотрелся натуральным, свежим покойничком из материала заказчика. Но Суровцева вполне устроила эта робкая нерешительность Андрея. Он разлепил веки, одним рывком приподнялся на локте и прыснул:

— Значит, похоже?.. Отлично! Это мне и нужно. Я им сделаю! Всем пошлю по фотке. А потом… Ой, как я им потом кайф шугну! Конкурентики проклятые! Завистники чертовы…

— Тоже… на… первое апреля? — робко спросил Андрей, пугаясь сейчас почему-то Суровцева, уютно улегшегося под скорбным отблеском свечей. Трудно было понять, кому хочет Суровцев послать такой зловещий снимок.

— Угадал образ, пацан! — похвалил Суровцев. — Молодец! Голова варит отлично. Считай, бленда у тебя почти в кармане. Ну, поехали, что ли? — и он вновь опрокинулся навзничь, принял прежнюю позу и, довольно долго повозившись с улыбкой, упрямо не желавшей сползать с лица, наконец совладал с ней и замер.

— Снимай… — шепнул он. — Я готов.

Андрей трясущимися руками приладил к аппарату вспышку и приник к видоискателю.

Щелкнуть он не успел. Потому что «покойничек», заставив Андрея вздрогнуть, вдруг дернулся и закричал:

— Вот черт! Погоди, Андрюха!.. Главное забыл!.. Эх, обо всем приходится думать самому… Катя, где ты? Иди сюда!

Катя, приникшая к двери и с любопытством наблюдавшая за происходящим, шагнула к отцу.

— Кошелек мой принеси, — отрывисто бросил он. — В пиджаке он.

Катя принесла кошелек, Динэр Петрович высыпал из него на постель лужицу монет, выудил два пятака, сгреб остальные монеты обратно в кошелек и метнул его Кате:

— Положи где брала.

— Можно я рубль возьму? — попросила вдруг Катя. — На кино. И на мороженое.

Динару Петровичу просьба не понравилась.

— Не мешай! — закричал он. — Видишь же — я очень занят. Умер я, умер! Дай сосредоточиться, не мешай. Вот воскресну — тогда и поговорим о финансах.

— Ладно, — уныло согласилась Катя. — А после дашь?

— Не мешай, говорю! — завопил Суровцев. — Вот пристала! Дети, называются. Нигде от них покоя нет. Умирать для хохмы — и то спокойно не дают.

Он вновь закрыл глаза, ловко положил на них пятаки — вверх орлом и, уже совсем приготовившись отходить к фотосъемке, вновь чертыхнулся и нервно окликнул фотографа.

— Эй, ты здесь?

— Здесь я, — отозвался Андрей, загипнотизированный всем, что происходило.

— Свечку одну подай. Горит которая. В руку давай! — Динэр Петрович, ослепленный пятаками, поднял руку и терпеливо задергал пальцами.

— А где свечку взять? — растерялся Андрей.

— Из подсвечника вынь.

Андрей пугливо коснулся стволом свечи торопливой ладони Суровцева, а он, схватив свечку, опустил

руки на живот, поверх простыни и смиренно затих.

— Снимать, что ли? — уронил Андрей.

— Давай скорее, пока свеча не начала течь. Пальцы ошпарит. Сымай!

Андрей принялся щелкать, живо меняя точки съемки. Едва он сделал последний кадр, как «покойничек» вскочил, вдел свечку обратно в подсвечник и стал дуть на ладонь, будто боялся, что она выкипит как молоко.

— Уф, горячо! — приговаривал он. — Думал, не выдержу.

— А как вы догадались, что пленка кончилась? — восхитился Андрей, радуясь, что Суровцев уже снова живой. Хоть и понимал, что происходящее — чушь на постном масле, а все равно страшноватенько.

— Чудак! Я же считал, когда ты снимал. Еле дождался тринадцатого выстрела… Когда будет готово?

— Хоть завтра.

— Ну, молодец. Я рад. Приходи, приходи. Ты же должен будешь забрать свою бленду.

— А… разве… — Андрей растерялся и умолк.

— Что такое? — сощурился Суровцев. — Я, брат, люблю так: товар есть — деньги на бочку, товара нет — разговора нет. А за блендочку не волнуйся, я ее теперь только тебе и отдам. Прямо в ручки — как и договорились. Значит, завтра товар будет?

— Будет, — пообещал Андрей, отводя глаза. — В это же время.

— Честное пионерское?

— Честное пионерское, — отозвался эхом Андрей.

— Так я жду…

Андрей торопился домой. Его разбирал смех. Сейчас, когда Суровцев с его странноватой выдумкой оставался позади, все случившееся представлялось ему уморительным кошмаром, и он, посмеиваясь, представлял, как станет, помирая от смеха, рассказывать эту невероятную историю друзьям.

Дома мать была не одна — к ней пришла соседка. Мать хлопотала на кухне, где они и судачили.

— Чего поздно ходишь? — покосилась мать.

— У Суровцевых был.

— Это зачем еще? — мать замерла у плиты.

— Катин отец попросил… фотографировал я его.

— Жулика этого?! — всплеснула руками мать. — Он же меня сегодня опять обсчитал.

Соседка закивала:

— Жук он известный, это уж точно. В чужую копейку как клещ вцепляется.

— А что случилось? — поинтересовался Андрей. — Он ведь за кассой впервые сидел. Кассир заболел.

— А он и рад! — оборвала Андрея мать. — Все они у него выучку прошли, все одного поля ягоды. Ему бы не завмагом и не кассиром работать, а в цирке фокусы показывать. Ловко умеет голову заморочить… Вот, к примеру, сегодня… я взяла пакетик риса, кулек сахара, хлеб и две банки консервов. Так он меня на двадцать одну копейку обсчитал! Точно говорю. Это я уже дома проверила.

— Может, ошибся он? — предположил Андрей.

— Чего ж на больше ошибся? — с усмешкой возразила мать. — Почему, спрашиваю, не наоборот? Меньше почему не взял?

— А ты бы вернулась в магазин и доказала, — не отступал Андрей.

— Докажешь ему! — взорвалась мать. — Задним-то числом.

— Это точно, точно! — закивала соседка. — Вот так и меня каждый день — хоть на гривенник, хоть на плюгавую копейку. Все жалуются. Ведь не копейку жалко, когда придешь домой и хватишься ее. Не копейку… А что обвели тебя как глупышку и недотепу. Что с мясом вырвали у тебя кусок души человеческой. Вырвали и не спросили — можно ли. Не копейку жалко. Дьявол е ней… Прямо как факиры! Салатное масло — и то прячут. Пустые бутылки несешь сдавать — не принимают. Решеток, говорят, нет. А уступи им по пятачку за бутылку — и без решеток возьмут, да и немытые тоже — дело это проверенное.

— Погоди! — спохватилась мать. — Фотографировал, говоришь? Это зачем же, позволь спросить? Что снимал-то у него?

В ушах Андрея сейчас набатно раскачивались, гудели и больно били его собственные недавние слова, поспешно сказанные Суровцеву. Вот эти — «Честное пионерское!..»

Честное… Честное… Честное… Честное…

«Ужас, — мелькнуло у него. — Кому же это я, выходит, обещал быть верным клятве?.. Покойнику-любителю?.. Плутишке, таскающему копейки у покупателей?» Неужели же теперь, когда он услышал о Суровцеве такое, он все равно станет печатать несуразные снимки с этими дурацкими пятаками?.. Но разве можно не выполнять обещанное, если тот, кому обещал… Если он отказался… Мысли путались, в голове нехорошо зазвенело.