Юрий Иванов - Сестра морского льва

— Пустое все это, — досадливо пробормотал Волков, вновь набивая трубку. — Ерунда. Спать.

Он вновь уставился в окно и вскоре заметил в природе едва приметное движение, когда ночь уже отступает, а рассвет как бы нерешительно крадется за ней, и потушил лампу: наступало утро.

«Что же я сижу?» — подумал он и услышал торопливые шаги. Мимо окна промаячила согнутая рюкзаком фигура Бориса, и Волков вышел из дому.

— Выкурю сигарету и попылю дальше, — сказал Борис, сбрасывая вещевой мешок. Сев на скамейку, он внимательно посмотрел в лицо Волкова и спросил: — Говорят, что тот, кто свяжется с морем и кораблями, так уж это навсегда. Так это или нет?

— Возможно, — ответил Волков. — А что?

— Аркаха Короед на Большое лежбище пришел... Дай-ка огонька, ну вот, рассказывал он, что ты решил тут остаться. Постой! Послушай меня, Волк. Наступит осень, птицы мигрируют, и котики тоже уплывут на юг, и станет на острове как на кладбище. Скажи, что тут будешь делать ты, моряк, привыкший совершенно к иной жизни, к отличным каютам, портам, ресторанам? Ты об этом подумал?

«Остаться? Тут?.. Мне это и в голову не приходило... А Короеду это я просто так ляпнул», — хотел возразить Волков, но, злясь на Бориса за ту прямолинейность, с которой старый друг хотел выпроводить его с острова, сказал:

— А почему бы мне тут и не остаться? Знаешь, суша все же прекраснее соленой воды. Предположим, я это лишь сейчас понял, а? — Борис усмехнулся, пожал плечами, и теперь уже из чувства упрямства Волков продолжал: — Может, я решил всю свою жизнь начать заново? Ты же знаешь, что я еще с детства люблю зверье и птиц, так почему бы мне к этому и не вернуться? Не ты ли призывал: нужно идти в природу? Поздравь себя — твой зов услышан... Кстати, привет Лене передал?

— Обрадовалась как дурочка, — мрачно ответил Борис. Он сдавил пальцами окурок и сказал: — Ладно, пофантазировали, и хватит. Привет!

Бус идет. Бус — это мелкая водяная пыль. Поглядишь в окно, вроде бы просто туманно, ни дождя, ни ливня, а выйдешь, и бус в момент промочит всю одежду. Подняв воротник и прислушиваясь к тоскливым, хватающим за душу вскрикам молоденькой песчихи Красотки, Волков большими шагами спешил за Алькой. Красотка сопровождала их, прячась за камнями, и ныла и ныла: Черномордый куда-то пропал. Уж не погиб ли? И Тупорылый исчез с лежбища. А у куличишки-зуйка вчера была радость: птенцы на свет появились. Смешные, голенастые, длинноногие. Лишь бы не учуял их Бич или этот бандит Черномордый, если он опять объявится в бухте.

Алька, поджидая, остановилась и запрыгала на месте: ну и энергии же у нее. За все стремительно промелькнувшее в их совместных заботах время, с тех пор, как они обосновались на побережье бухты, Волков еще ни разу не слышал от нее «устала».

— Погодка, а? — сказал он, подходя к девочке. — Что скажешь, юнга?

— Нормальная, — бодро ответила Алька, сдувая росинки буса, а может, пота с верхней губы. — Знаешь, Толик как-то высчитал, что у нас двести двадцать дней в году облачно. Вот! Толик сказал, что это только у нас и нигде больше, во всем-всем свете... Вообще у нас такой остров, ого!

— Еще бы.

— Ага! И сто сорок дней в году штормит. Если хочешь знать, то мы тут самые штормливые во всем-всем...

— Топай-топай, хвастунишка.

— Топаю-топаю. А когда бетонировать бассейн будем, а?

— Будем, все будем делать.

Время от времени их навещал Борис. Был он то возбужденным, радостным, и Волков ожидал, что он скажет: «Собирайся, старик, где твой смокинг? Мы с Леной приглашаем тебя...», то выглядел мрачным, и Волков понимал: рановато еще рыться в рюкзаке, разыскивать галстук. Да, что-то у них не клеилось. Спрашивать было неудобно, а Борис помалкивал, да и бог с ним... и с Леной тоже. Два раза и Волков с Алькой ходили к Борису в бухту Каланью, возились с котлованом под бассейн: обшивали его досками под бетонирование; и дома дел было предостаточно, да каждодневные обходы бухты, наблюдения, в общем, летели деньки...

Задумавшись, Волков натолкнулся на остановившуюся Альку, и та зашипела на него, как рассерженная котиха, отпугивающая песца от своего котенка. Пришли уже?

...Узким туманным ущельем они спустились к бухточке Седого. С нависших скал стекали мутные, холодные ручьи и свешивались космы побитой бусом, поникшей под тяжестью влаги травы.

— Ребенок уже у них, — зашептала Алька, когда, пригибаясь, он подошел к ней и присел рядом, за камнем. — Ма-аленький, хо-орошенький.

И без бинокля все было видно, однако Волков достал его из футляра и увидел толстую, добродушную морду Седого. Левый глаз у него слегка заплыл, как будто подбитый в драке, а на толстой щеке алел свежий укус. Сложив на груди лапы и широко раскинув задние, Седой спал, покачиваясь на спине в мелких волнах. А рядом с ним так же на спине лежала самочка с каланенком на животе. Малыш тоже спал; хорошо были видны его закрытые глаза и смешно разбросанные лапки. Малыш был толстый и упругий на вид, как японская плюшевая игрушка. А мама проснулась. Оглядевшись, каланка начала вылизывать языком мордочку малышу. Каланенку хотелось спать, он отворачивался, пытался уткнуться черным носом матери в грудь, но мамаша была настойчива: решив, что пора кормить своего толстяка, она взяла передними лапами, как руками, голову каланенка и приподняла ее. Тот расстроенно запищал: видно было, как раскрылся маленький розоватый рот. Ну конечно же, он пищал, потому что Седой открыл глаза, зевнул и, судя по всему, заворчал. Каланка, повернувшись к нему, выслушала Седого, а потом еще более энергично начала вылизывать малыша. Обмыв языком ему голову, она перевернула его на спину. Тот, капризничая, дрыгал лапками и пытался свернуться клубком, но мамаша, положив каланенка поперек своего живота, облизала ему вначале один бок, потом другой, затем под хвостиком. Каланенок немного пришел в себя. Он сел, потянулся и, уже балуясь, повалился опять на бок. И тогда мать вдруг нырнула. Услышав всплеск воды, Седой покрутил головой и тоже нырнул. Но беспокоиться было нечего. Каланка вынырнула, каланенок все так же лежал у нее на груди, а рядом возле его головы виднелось несколько морских ежей. Мать раскусила один, но в это время она отвернулась, и Волков не заметил, ест ли она сама или кормит малыша.

В воду упали светлые скорлупки. Седой вынырнул. На его груди тоже возвышалась грудка фиолетовых морских ежей. Фыркнув и быстро утерев себе морду лапами, Седой принялся за ежей. Большая чайка вдруг ринулась к воде, пытаясь на лету украсть у Седого ежа, но тот, как от мухи, отмахнулся от нее лапой, и птица с пронзительным криком улетела.