Евгений Титаренко - Четверо с базарной площади

До поздних сумерек ничего интересного не увидел.

В сумерках пробрался в недостроенный сруб, сел на какое-то бревно и через оконный проем приготовился любоваться домом Корявого хоть до утра.

Примерно около восьми часов из ворот вышла старушка, мать Корявого, — Фат описал ее точно: сухая, тонкая и прямая, как свечка. Минуты две она постояла у ворот, затем короткими шажками побрела куда-то.

Наблюдать за ней Толячему не велели. Но он все же проследил, как, отойдя квартала полтора от своего дома, старушка остановилась. Толячий догадался, что там, в тени, на лавочке, кто-то сидит. Догадка его была верной, потому что, сделав шаг от дороги, мать Корявого тоже растворилась в темноте. Это они любят, старушки, — посидеть, поболтать на скамейке.

Толячий опять сосредоточил внимание на доме Корявого…

И трудно сказать, прошло ли хоть минут двадцать после того, как вышла из калитки старуха… Толячий растерялся и первые мгновения не мог сообразить, что происходит, когда, темные раньше, окна в доме Корявого вдруг засветились сначала едва уловимым, призрачным светом, потом сразу ярче, ярче… И засверкали, ослепительные в темноте.

— По-жа-ар! — крикнул Толячий во все горло. Но это было уже бессмысленно, так как крик летел, многоголосый, из края в край по улице, и со всех сторон ее сбегались люди: кто с ведром, кто с вилами, кто с топором…

Толячий выбрался из своего укрытия и побежал к дому Корявого вместе со всеми.

Его оттолкнул какой-то мужчина:

— Не суйся!

Оконные рамы и стекла точно испарились в одно мгновение — пламя огромными языками рванулось наружу, к темному небу, на котором сразу померкли звезды.

А люди будто всю жизнь тем и занимались, что тушили пожары, — настолько быстро и слаженно действовали все.

Мужчины в несколько багров разваливали горящую крышу. А женщины уже стояли тремя цепочками, одна из которых заканчивалась у колодца, две другие — аж у реки.

Но дом Корявого спасти уже было невозможно, и воду лили на крыши и сараи соседних домов.

Ветра, к счастью, не было, а забор вокруг дома Корявого сломали и растащили в одно мгновение.

Подлетели на паре буланых пожарники с ручным насосом, где-то за рекой уже выла сирена городской пожарной машины, но ближайший к огню дом все же не удалось спасти полностью. И сначала, выстрелив, лопнули стекла, потом занялась крыша. Половина мужиков бросилась вытаскивать на улицу вещи, выводить из сараев скотину, а остальные, задыхаясь в дыму, продолжали поливать стены и сбрасывать на землю горящие доски. Струя из ручного насоса приостановила движение огня, а когда подлетела машина — новый очаг затих, так что плачущая хозяйка начала даже машинально втаскивать назад какие-то мелкие предметы, хотя рамы зияли пустотами, а вместо разобранной крыши к небу устремлялся черный скелет стропил.

Толячий метался в толпе, забыв о своих обязанностях. Дом Корявого трещал, и высоко над улицей взмывали красные искры.

Когда, зацепив баграми, обрушили на дорогу переднюю стену, пылающая крыша и три другие стены тоже рухнули разом, и на месте, где недавно еще стоял дом, образовался гигантский костер, попадая в который мощная струя воды громко шипела, но черная полоска следа, что оставалась за ней, тут же опять занималась огнем, и казалось, уже ничто не остановит прожорливую стихию, пока не уничтожит она свою добычу до конца. Но мужики и десятка два пожарников, прикрывая руками обожженные лица, с маху всаживали багры в раскаленные бревна и дружно оттаскивали их на проезжую часть улицы, где через огонь прыгали веселые дошколята, а женщины ведрами заливали стихающее пламя.

В общем шуме Толячий не слышал голоса матери Корявого. Но когда рухнули стены, пронзительный вопль ее взлетел вместе с искрами высоко над пожарищем, и Толячий опомнился, стал протискиваться ближе к женщинам, в надежде услышать что-нибудь интересное для себя.

— Акимовна! Эй, слышь, Акимовна… Ты, грят, знаешь, с чегой-то, а? Беда-то какая…

— Да уж что ж… Десятний раз повторяю. Не знает никто. Мож, примус оставила. Сидим энта с ей, судачим. А тут эт-та: «Пожар!»

— Жалко избу…

— Да ить жалко… Боле-то у нее ничо и не было…

— Вот уж право слово: одно к одному… Сынка бог дал… Да тут ищщо… Сын-то не заявился?

— Не-е! Се гуляет. В разъезде. Что ему? А мож, посадили уж. Давно катится.

Мать Корявого билась на земле, вцепившись руками в волосы. Ее утащили в чью-то избу.

Толячий пробыл на пожарище до тех пор, пока не угасли последние искры.

Струи брандспойтов некоторое время еще ворошили черную золу, потом один из пожарников остался дежурить на пепелище, остальные уехали. И когда скрылись за поворотом фары машины, необычайно темно и тихо стало кругом. Даже мальчишки приумолкли.

А от домов их уже звали тревожные голоса:

— Петь-ка!.. Слышь?! А ну марш домой!

— Ален! Але-на! Иди, мама зовет!

Толячий оказался невезучим: впервые вышел на такое ответственное дело, а пост его — взял и сгорел.

Лишь в одном пожар оказался выгодным для Толячего: дома его не только не упрекнули, что он слишком уж задержался у Лии, но даже выслушали, как и что произошло на левом берегу. Пожар — дело серьезное.

На этот раз героем дня в классе был Толячий. Но друзья уже не ревновали его к славе.

Толячий, разумеется, ни словом не обмолвился о причине, по которой он оказался у дома Корявого, но раз десять повторил для желающих — и как вырвалось пламя из окон, и как рухнули стены, и как растаскивали крышу соседнего дома…

Генка и Фат мучились другим: где Корявый? Толячий слышал на пожаре, что дома он вроде не появлялся. Так, может быть, он отсиживается у Банника? Но в дальние выселки мог пойти один Фат — другого туда не пошлешь…

Фат вспомнил, что обещал Кесому проведать его, и решил отправиться в путь сразу после уроков.

Сливе тоже велено было поторопиться и, если удастся, прибежать к монастырю до закрытия базара.

Толячему передавался наблюдательный пункт у перекрестка улиц Капранова и Салавата Юлаева, тем более что ни мужик в телогрейке, ни щербатый его пока не знали.

А Генка и Фат договорились о следующем.

После звонка Генка идет домой, а затем едет в городок строителей, чтобы успеть туда раньше, чем Фат накануне. Примерно через каждые час-полтора он заглядывает на автобусную остановку: Фат освободится и тоже приедет…

Если бы Фат переговорил дорогой с кем-нибудь из многочисленных своих знакомых — он узнал бы новость, которая разошлась уже по всему городу.

Но Фат из школы, передав книги Сливе, направился прямиком в дальние выселки, и важная новость дошла до него в последнюю очередь.

Кесого возле дома не было. Фат распахнул калитку и, взойдя на крыльцо, постучал.