Мирча Сынтимбряну - Большие каникулы

— Кто въехал в класс на велосипеде?

— Я!

Голос принадлежал тетрадной страничке. Странно! Страничке в клетку — точно как в той тетради.

— Я блуждаю с позапрошлого дня, — продолжала страничка. — И не одна — потому что отправилась не просто на прогулку, а на велогонки. Но я одна задержалась в пути. Может быть, потому, что переднее колесо у меня немного сплющено и совсем нет седла. Мальчик забыл его нарисовать. Но это ничего, мы, тетрадные странички, можем педалить и так. Вот — я уселась на колесо и рассказала вам все…

«Итак, болезнью, погубившей тетрадь, оказалась страсть мальчика к рисованию», — размышлял я, пытаясь угадать, сколько примерно велосипедов мог он послать вокруг нашего класса, как вдруг какое-то жужжание направило мое внимание в другую сторону. К потолку. Это был самолет.

— Странно! — воскликнул я. — Ты приземляешься прямо на тетрадь?

— Откуда вылетел, там и приземляюсь. Это мой аэродром. Посмотрите, какие у меня крылья, какой фюзеляж, какой хвост… Нравится вам мой красивый, плавный полет? А как должен был постараться для этого конструктор, вы не подумали? Сколько моделей, сколько пробных полетов! У него почти кончилась тетрадь. Но, кажется, я мешаю вам своим жужжанием. Вы, я вижу, задумались…

— Да, я считаю, — ответил я. — Позавчера в тетради было пятьдесят листов. Пять-шесть велосипедов, пять-шесть аэромоделей — это максимум дюжина листов… повисших, так сказать, в воздухе. Но где же остальные?

В этот момент где-то прозвучал рожок — совсем как у почтальона прежних времен.

— Почта?

— Да, почта, старинная. Я — записка, которая ищет адресата. Из тетрадки я вылетела с надписью «оч. оч. срочно», но заблудилась и попала в мертвую зону. Под названием учительский стол.

«Вот, значит, как распределяется вина…» — размышлял я, продолжая умножать в уме обнаруженные листы, чтобы прийти наконец к… вычитанию, Но результат не совпадал с тем, что было в тетради. Не хватало еще нескольких листов. Как и где они пропали?

— Здесь! Здесь! Здесь!

Голоса неслись из мусорной корзины.

— Что вы там делаете? Я вижу, вы целы. С вами не случилось никакой аварии — ни велосипедной, ни авиационной, ни…

— Да. У нас совсем мелкие неполадки.

— Тогда почему вы оказались среди мусора?

— О, это уже не наша вина. А нашего хозяина. Он нетерпелив. Как появится самая маленькая, незначительная ошибка — а в спешке он делает их множество — долой весь лист. На каждое задание — пять-шесть вырванных листов. Вот, посмотрите… Он должен был написать слово «существует». На первой странице он написал «сусчествует», на второй — «сучествует», потом «чесуствует» и только потом — подумал… что надо было думать с самого начала…

Я подошел к концу — выследил почти все листы. Не хватало всего трех страничек. Они не появлялись, и так как мне уже порядком надоела вся эта история, я подумывал было прервать следствие, как вдруг услышал голос:

— Ну чего вы? Чего ждете?

— Жду еще три страницы. Сумма не получается…

— Как так не получается? Мы здесь.

— Да, но вы такие… чистые, не исписанные, не мятые. Почему вы не в тетради?

— Потому что мы выпали сами. Так всегда бывает в тетрадке с вырванными листами. Остальные выпадают сами.

— Так что же мне с вами делать? Вставить назад, в тетрадь?

— Нет, нет, — ответили все три хором. — Используйте нас! Напишите об обычаях этих школьников. Тетрадь и так уже кончилась — пусть она принесет хоть какую-нибудь пользу… чтобы в другой раз это не повторялось…

Странички были правы. Я засел за работу. Теперь мой рассказ написан и, как видите, ровно на трех страничках.

ПРИЗНАЮСЬ ЧЕСТНО И ДАЖЕ с удовольствием: я завидую Гогу Буздугану. И не столько его стальным (или, если нужно, резиновым) мускулам, сколько мужественному и благородному характеру, и особенно, да, особенно его поистине рыцарской чести. «Честь превыше всего» — вот девиз, хотя и не начертанный на знамени или шарфе, сверкает в его пламенном взгляде. Ничто не ускользает от этого взгляда. Даже самое мизерное, самое микроскопическое отступление от правил рыцарской чести. Пессимисты могут сколько угодно оплакивать закат рыцарства. Их причитания меня не волнуют. Они не знают Гогу Буздугана! Они не видели нового Аргуса (с примесью древнего Геракла), бросающего вокруг проницательные взгляды, а если надо, пускающего в дело и кулаки для защиты благородного идеала — справедливости!

Вот он! Весь трепещет. Глаза пылают.

Откуда-то с верхнего этажа раздается плач, время от времени прерываемый иканием, как шипение патефонной иглы на сломанной пластинке. Рыцарю этот звук знаком: это плачет, всхлипывая, девочка. Жертва? Несколько прыжков — и он уже наверху. Здесь, скрючившись и уткнувшись носом в полочку живого уголка, плачет какая-то девочка. Так, сгорбленная, заплаканная, с растрепанными косичками она кажется плакучей ивой, выросшей в цветочном горшке.

— Чего ревешь? — громовым голосом вопрошает рыцарь.

— Мальчиш-ка по-бил… — отвечает девочка.

— Какой? Как посмел?

В глазах рыцаря, под сведенными бровями, делается темно, как в небе. В грозовом небе, полыхающем молниями.

— Вон тот, — указывает девочка на мальчишку в матроске.

— Пошли.

Он берет ее за руку и, мрачный, взъерошенный от возмущения, полный мстительных замыслов, направляется к агрессору.

— Послушай, ты, хулиган, почему ты ударил эту девочку? Негодяй, несчастный, не видишь, какая она слабенькая?

— Я? Я ее ударил? — растерявшись, защищается матрос. — Я только толкнул ее немного… в шутку. Да, по правде сказать, даже и не задел. А потом… — ноет хулиган, поглядывая на бицепсы рыцаря, — она тоже меня злыднем назвала!

Девочка всхлипывает, заплетая косички.

— Он подставил мне подножку и стал дергать за косы, — объясняет она. — И тогда я сказала ему «злыдень», а он стал толкаться.

Рыцарь несколько секунд молчит, обдумывая ситуацию. И вдруг набрасывается на девочку:

— Значит, ты сказала ему «злыдень»? Ты, несчастный мышонок, позволяешь себе оскорблять мальчика? А ну, катись отсюда, не то как дам — своих не узнаешь!

Дрожа от сдерживаемой ярости, он смотрит вслед улепетывающему по лестнице «мышонку», затем, повернувшись к моряку, по-рыцарски хлопает его по плечу:

— Знаешь, друг, ты меня прости. Я думал, ты побил ее так, без причины… Но если она тебя оскорбила, я согласен.

Вот почему я сказал вначале: пессимисты не правы. Рыцарство не исчезло. Они просто не знакомы с Гогу Буздуганом!