Идилля Дедусенко - Жаворонки ночью не поют

Готовиться к нему стали заранее. В физкультурном зале из угла в угол протянули самодельные «флажки», «комочки снега» из ваты на длинных нитках. Посередине, как всегда, стояла ёлка, на этот раз небольшая, но свежесрубленная, ещё источавшая острый запах хвои. Две лампочки на потолке, горевшие вполнакала, и слабенькая гирлянда на ёлке освещали зал тусклым светом, что в тот вечер даже придавало романтическую таинственность. Но самым настоящим сюрпризом на этом маскараде был… духовой оркестр! В городе временно стояла воинская часть, оркестр прислали оттуда, удовлетворив просьбу директора, но вместе с оркестром пришла и довольно большая группа молоденьких солдат, ещё не нюхавших пороха: командир считал, что разрядка перед отправкой на фронт им не помешает. Было и несколько младших командиров, лечившихся в госпитале и со дня на день ожидавших выписки.

Рита велела Паше явиться на бал-маскарад пораньше и ждать её. Он давно уже был в зале и томился бездельем. Нацепив широкий картонный нос с усами, стоял недалеко от двери, прислонившись к стене, и ждал, когда появятся Рита с Зойкой.

Оркестр заиграл вальс «Голубой Дунай», и в этот момент вошли они. Паша, улыбаясь, пошел им навстречу.

– О, маска, я вас знаю! – весело заявила Рита и, сняв шубку, кинула Паше на руки.

Она шагнула к ёлке, и Паше показалось, что перед нею все расступились. Рита была в голубом крепдешиновом платье и белых лодочках, которые будто сами вышли из бот, стоявших у Пашиных ног.

– Убери! – весело приказала Рита, и Паша поднял с пола боты.

Он добродушно улыбнулся: ну, теперь обеспечен занятием на весь вечер, ведь у Риты может появиться ещё тысяча желаний.

– Паша, можно около тебя положить? – Зойка пристраивала своё пальто с цигейковым воротником рядом на стул.

– Давай, – благодушно согласился Паша и, взглянув на неё, замер.

Да Зойка ли это? Длинные каштановые косы распущены, волосы уложены на манер барышень из девятнадцатого века. Тёмно-синее шерстяное платье, в котором она ходила на занятия, было теперь украшено белым, в синий горошек воротником и такими же манжетами, что подчеркивало строгость причёски и делало Зойку какой-то необычной, даже загадочной.

В классе Паша сидел чуть позади Зойки с Ритой в соседнем ряду. Поглядывая иногда на них, думал о Зойке: «Худая какая, шея вот-вот переломится» Неясное, минутное чувство, похожее на жалость, беспокойно шевелилось в нём, но так и не понятое им, быстро проходило.

Вид Зойки на вечере, что называется, застиг его врасплох. Неизвестно, сколько бы простоял Паша в приятном оцепенении, если бы не услышал удивлённый голос Зойки:

– Паша, ты чего?

– Я? Я…ничего.

– А куда Рита подевалась?

В самом деле, куда подевалась Рита? Паша, наконец, оторвал взгляд от Зойки и стал осматривать зал. Скоро он увидел Риту, которую подхватил один из солдатиков и кружил в вальсе. Паша стал наблюдать, как они танцуют. Её голубое платье летало вокруг ёлки, летали длинные светлые локоны, схваченные голубым бантом. Паша видел и чувствовал: Рите было хорошо, радостно, ей всё здесь нравилось – и ёлка, и оркестр, и её голубое платье, и белые лодочки. В какое-то мгновение он вдруг понял: самой себе она тоже нравилась. «Бе-е-зу-умно!» – мысленно произнес он, растягивая слово, как это делала Рита, а потом подумал: она такая счастливая, что ей никто не нужен.

Оркестр умолк, и танцующие стали расходиться по своим местам. Рита и солдат (жёрдочка в гимнастёрке!) остановились недалеко от Паши. Он не слышал, о чём они говорили, только видел её смеющееся лицо, видел, как солдат осторожно взял её под локоть и так же осторожно передвинул на три-четыре шага в сторону, где было поменьше людей. А Рита всё смеялась, слушая его, и при этом едва уловимым движением встряхивала головой. Её волосы взлетали на миг и тут же проливались золотыми струями на плечи, а над ними трепетал голубой бант.

«Какая красивая!» – вдруг осознал Паша, и это открытие изумило его. Что случилось с ним сегодня? Почему он раньше не замечал, что девчонки в их классе такие красивые? «Чтобы увидеть всю прелесть картины, надо найти точку, с которой она видна», – мелькнула в голове фраза, которую он не раз слышал от художника, преподававшего у них в школе рисование и черчение. «Наверное, я только сейчас нашёл эту точку», – подумал Паша. Он смутно начинал догадываться, что впервые в жизни смотрит на Риту отстранённо, с какого-то расстояния, возникшего между ними. Чем оно вызвано, хорошо это или плохо, ещё не понимал, только чувствовал, что так, как прежде, уже не будет.

Рита и солдатик всё ещё стояли неподалеку. Она смеялась; наверное, солдат рассказывал что-то забавное. Оркестр заиграл модный фокстрот, и Рита тотчас сорвалась с места, увлекаемая партнёром. И почти все, кто был в зале, в масках и без них, задвигались в весёлом ритме. Паша теперь только подумал, что ему совсем ни к чему этот картонный нос с усами, всё ещё торчавший на лице. Он снял его и сунул в карман. И как будто только этого и дожидался, чтобы наконец-то как следует оглядеться.

На вечере было много посторонних, из других школ – все, небось, прослышали про духовой оркестр! Паша не любил танцев, терпел их только из-за Риты. Она же за весь вечер так и не подошла к нему и танцевала теперь где-то в другом конце зала. Паша, стоя в полном одиночестве, вовсе заскучал.

Тут он заметил Зойку. Она пробиралась к нему, стараясь обойти веселящуюся толпу, и была явно чем-то обеспокоена. Он снова подумал, как это странно, что ещё вчера он не смог бы описать ни Риту, ни Зойку, так как не видел, какие они, а сегодня словно прозрел. Зойка приостанавливалась, пропуская какую-нибудь пару, и снова шла, поджимая губы от нетерпения, и Паша поймал себя на мысли, что опять рассматривает её так, будто видит впервые. И вдруг он сделал открытие (уже которое за вечер!): она не такая, как все. Почему, понять не мог. Не такая, и всё тут!

В тонких чертах Зойкиного лица, во всей её фигурке было что-то хрупкое, незащищённое. Но удивительнее всего – огромные зеленоватые глаза. Паша не мог понять, что в них таилось, грусть или загадка, только таких глаз больше ни у кого нет.

Наблюдая за Ритой, Паша потерял из вида Зойку и не знал, танцевала она или нет. Увидев её сумрачное лицо, он понял, что Зойка чем-то расстроена. Она была бледна более обычного, и эта прозрачная бледность на удивление шла ей, пробуждая желание защитить, уберечь, поддержать под локоток, как тот солдатик Риту. Паше вдруг показалось, что Зойке, как и ему, тоже очень одиноко на этом маскараде, и нечто, похожее на жалость к ней, вновь зашевелилось в груди, как бывало на уроках.

Зойка подошла и, не глядя на Пашу, молча взяла пальто со стула.

– Ты чего? – спросил Паша, продолжая всматриваться в её лицо («определённо кто-то обидел»).